- Только этого и хотят от тебя, Сергий! - Помедлив, Алексий добавил. - Изреки ему что-нибудь, ты возможешь... Дай князю покой! Скажи, - перевёл речь на другое Алексий, - не мыслишь ли ты, что киновийная жизнь - не крепка без общежительного устава Студитского, заброшенного нынче на Руси?
- Мыслю, владыко! - сказал Сергий. - Но не возмог един убедить братию в том.
- Коея помочь надобна обители от меня?
- Всё у нас есть, владыко, а лишнее ненадобно иноку!
- Я ждал этого ответа, Сергий, и всё-таки... Может, книги, свечи, утварь церковная?
- Егда не хватает свечей, горит лучина. А книги, потребные к исправлению церковному, у нас есть. Есть Евангелие, Апостол, Псалтырь, служебный устав, Октоих, труды Василия Великого... И не в книгах, а в подвигах во имя
- И этих слов я ждал от тебя, Сергий! Но не отринь хотя бы благословение наше!
- Владыко, разве можно отринуть благословляющего тебя, не согрешив пред
Шаги Стефана уже послышались со стороны сеней. Алексий выпрямил стан, собираясь к делу. Подумал: вот так бы сидеть иногда рядом с ним или стоять на молитве, даже и, не говоря ни о чём, знать, что он - рядом с тобой!
Стефан вошёл, повестив:
- Князь великий сожидает к себе!
Оба встали, осенили себя крестным знамением и направились вослед Стефану в княжеский покой.
Глава 8
В государевой спальне горели свечи. Палевый полог кровати был задёрнут. Мария вошла, когда уже гости расселись. Подошла под благословение сначала к Стефану, потом к Алексию, наконец, помедлив, к молодому иноку в грубом дорожном подряснике, всмотрелась ему в глаза, сморгнув, вздрогнула и произнесла:
- Благослови, отче!
- Благословляю тебя, жёно, и благословляю плод чрева твоего! - сказал Сергий.
Мария опустилась на колени и поцеловала руку Сергия. Встала, глянув на изготовленный стол с рыбными закусками (к которым так и не притронулся никто), глянула на мужа и вышла, притворив дверь.
Князь Семён рассматривал Сергия. Почему у него такое белое лицо? С дороги, с постоянного голода? Впрочем, инок не выглядел заморышем: широкий в плечах, он, не горбясь, держал свой стан и выглядел свежим после долгого пешего путешествия.
- Почто гость не на кони прибыл? - спросил он, только чтобы начать разговор.
- От пострижения моего положил я завет ходить ногами, яко же и
А лицо и вправду белое у него. Светлое! "Светоносное" - скажет вечером, проводив гостя, Мария. Семён не увидел света, ему показалось, что в лице инока была белизна.
Вот они сидят перед ним: седой, сухо-подбористый, Алексий, его совесть, и зов, и совет, и укор. Стефан, которому поверяет он свои тайны и который умеет слушать и изречь, и утешить порой. И третий, юный, неведомый, перед которым Маша только что, неведомо почему, опустилась на колени... Вот они сидят и ждут, а он чего ждёт: утешения? ободрения? веры?
- Всё ли сказано этому иноку? - гневался про себя князь, не понимая уже, зачем звал, зачем послушался Алексия. Ещё один монах, ещё одна исповедь. - Я позвал тебя... - начал он, сдвигая складки лба.
- Прости, князь! - перебил его молодой инок. - Мне уже всё ведомо от брата моего Стефана!
- И что скажешь ты, что изречёшь? - спросил Семён, желая услышать слова утешения, ободрения и призывы к твёрдости духа...
И Алексий поглядывал на Сергия ожидающим взглядом, верно, тоже хотел тех утешительных слов.
- Кару
- Кару? - переспросил Семён.
Ради гостей он приодет и причёсан, в зелёном травчатом шёлковом сарафане, в тимовых сапогах, шитых жемчугом, но в его душе - сумятица чувств и он не сразу понимает молодого инока.