Светоч русской земли (СИ)

Мария кормила сына, поглядывая с тревогой наверх. Там что-то грохотало, струи холода ползли по покою, колебля огоньки свечей в стоянце. Князь поднял озабоченное лицо, слушал ветер. Ордынская грамота у него в руках трепетала, чуя застенное дыхание холода. Гудел, высокими голосами, переговаривался где-то вверху, колотил и рвал, и вот уже с грохотом рушил вниз, уносил кровли. В сумерках на красном разливе зари летели по воздуху драни с крыш теремов, куски соломенных кровель, сорванные портна, ветви, хворост и сор. Застигнутые ветром горожане гнулись едва не до земли, руками удерживая платки и шапки, брели с натугой против ветра, отворачивая лица от струй. А ветер тщился раздеть, сорвать и ферязь, и платье, шарил по телу, взмётывая кур, с криком летящих по воздуху, выплёскивал воду из бадей, несомых на коромыслах из реки, и вода струями летела, рассыпаясь в мокрую пыль. Ветер выметал улицы, ломал деревья, выглаживал траву...

- Крыши порвёт! Опять лес и дрань подорожают в торгу! - сказал князь, прислушиваясь к голосу ветра.

Княгиня продолжала кормить, прикрывая дитя полами летника, думала: не стало бы иньшей беды!

Она раздобрела от третьих родов. Лицо отвердело, взгляд стал тихим, светящимся радостью материнства. И князь уже - не тот, складки на его лице уже не разглаживает улыбкой, жёстче стали волосы бороды, костистей лицо. Первые нити седины чуть осеребрили волосы. Это ещё - не старость! Мужество.

С мужеством приходит покой, яснеют воля и ум. Его тревожат дела в Смоленске, его опять тревожит Ольгерд, и только мор, открывшийся в Пскове, пока ещё не тревожит его. Ветер, о чём ты шумишь в вышине над Русской землёй?

Глава 10

Весной дошли вести, что Ольгерд заключил союз со смоленским князем и уже послал литовскую конницу к городу, мысля захватить Брянск или Ржеву.

В думе, обсудив, решили послать грамоту хану, но Семён, выслушав всех, покачал головой и, обведя взглядом собрание, изрёк:

- Ныне надобно слать не грамоты, а полки!

Споров не было. Разом уяснело, что князь - прав.

Ольгерд, вовремя оценив размер и мощь московской рати, охватившей полумесяцем более сотни поприщ пути, послал посольство о мире.

Семён сидел в походном шатре за раскладным столом. Гудела земля от проходящих полков. Литовские послы кланялись и подносили подарки. Семён читал писанную по-русски литовскую грамоту. Поднял взор.

- Ратные ваши уходят? - спросил он. Подходы посольские были уже не нужны. Полки в боевых порядках переходили Поротву.

Литовские бояре стали уверять, что произошла ошибка, что великий князь Ольгерд не думал...

- Сейчас не думает! - перебил Семён. - С вами пошлю слухачей. Мирную грамоту подпишу ныне, но ежели к завтрашнему дню хоть один литвин останет в пределах Смоленской волости, быть войне! И скажите брату моему, великому князю Ольгерду, боронил бы мир честно и грозно, без лукавства и пакости!

От смоленского князя потребовали порвать ряд с Литвой и вернуться в волю ордынского хана и великого владимирского князя.

Пора было уходить. В полках великого князя начался мор.

Чёрная смерть ползла по стране. Вымер Белозёрск, вымер Глухов. В Смоленске осталось двенадцать человек. Они вышли и затворили город. Пустыми стояли дворы, только вороньё да бродячие псы шастали по дорогам. Некому было хоронить мертвецов, некому грабить открытые дома. Тати вымерли тоже.

Чума, родившись в глубинах Индии и пройдя по городам Азии и северного Причерноморья, выжгла, заморила Италию, Францию, Испанию, Англию, Германские страны, Польшу, Литву и Русь, откуда опустилась по Волге, опустошив города Золотой Орды. В этом окольцевавшем Европу движении, в этом шествии смерти из страны в страну, всё время по краю континента, в этой замкнувшейся, наконец, цепи зла трудно было не узреть ниспосланного народам ужаса, кары - или испытания мужества и полноты сил?

Чёрная смерть, выморив всех без разбору, открыла дорогу молодости, тем, кто, оставшись в живых, не пал духом и не потерял Веры в себя и в победу Добра.

Невзирая на мор, скакали послы, заключались и расторгались договора, шла борьба за русский митрополичий престол, и вымирающая дума "едиными усты" высказалась за то, чтобы хлопотать о поставлении Алексия в русские митрополиты вослед Феогносту. Шестого декабря умирающий Феогност хиротонисал Алексия в епископа Владимирского и благословил после своей смерти на митрополию.

Феогност умер весной, успев проститься с Алексием. Через день заболели дети великого князя.

Симеон пережил смерть своих детей ненадолго. Ему было уже незачем жить, и он просил смерти у Господа. Алексий после его смерти чуть поправил грамоту, чтобы весь удел великого княжения переходил к его брату Ивану, тем вводя новую форму наследования, до сего дня небывалую на Руси. Семён, умирая, передал власть Алексию, как местоблюстителю престола.