Светоч русской земли (СИ)

И если было бы возможно узреть под еловыми лапами следы полузасыпанного снегом житья, в котором не замычит корова, не протопочет конь, не заплачет спросонок дитя, только ветер проходит над кровлями да ропщет лес, и разве чуть осеребрит изнутри ледяное оконце светом лампадного пламени в келейке, срубленной в одно с хижиной, где сейчас замер между сном и явью отчитавший часы молодой монах, унесясь к давно погибшим людям и временам.

Прошлое, совершавшееся с ним и вокруг него, проходило перед глазами инока, но уже видимое им и со стороны, и свыше, словно туда, в свои детские воспоминания, он принесён теперь по аэру на крыльях ветра.

Он вспоминал умиравшую девчушку, с которой, ещё дитятей, в боярских хоромах под Ростовом, толковал о Фаворском Свете; вспоминал мужество матери, оттиравшей обмороженных, бежавших из татарского плена людей, её всегдашнее терпение и строгость, паче всего приуготовившие отрока Варфоломея к его нынешнему монашескому подвигу.

Четверть века минуло с той поры. Не те уже - и Русь, и Орда. И отрок Варфоломей, нынешний инок Сергий, возмужал и вырос. Он поднял голову, посмотрел во тьму. Выл ветер и мнилось, что это - ветер прежних, суровых лет, которые могут повториться и снова явиться на Руси.

Он немного прочёл в своей жизни, достигнув возраста Христа, того возраста, когда все силы души и тела получают своё полное выражение, возраста творчества, возраста мужества и свершений. Прочёл не многое, но умел делать почти всё. И потому понятое им было понято прочно. Ибо и понимал он в работе и через работу. И детское, давешнее - полусказка-полумечта о Фаворском Свете, с рассказами брата об Энергиях, пронизающих мир, укрепилось в нём, пустило корни и ответвления, возросло, одевшись плотью дел и свершений, и приняло очерк познанного для себя и навек, познанного душой и неотрывно от души.

Так Сергий понял, что когда ссылаются на зажиток, на то, что не хватает, мол, серебра, не по средствам, то люди обычно лукавят, прикрывая разговорами о зажитке, лень, своё нежелание что-то содеивать или свою духовную скудноту. Ибо нужны лишь топор да руки, и порой тот же мужик, который плачется, что по недостатку животов третье лето подряд не в силах срубить новую клеть под зерно на задах, вдруг теряя на пожаре всё нажитое, да ещё в исходе августа месяца, исхитряется (когда и соседи не в помогу, потому что вся деревня взялась огнём до пепла) до снегов и избу срубить, и новую клеть поставить, и амбар. И хлеб в клети лежит, и баба за сляпанным кое-как станом, глядишь, уже напряла ниток и ладит натягивать основу для холста, а сам, крякая, мочит шкуры, и уже дымок завивается из дымника от только что сложенной печи, а по первой пороше навозит леса, и к весне новый сруб будет стоять на усадьбе на подрубах, - только разбирай и клади на мох, - краше и выше прежнего, и мужик, сплёвывая, щурясь, поглядывая на своё хоромное строение, будет хвастаться, привирая малость... Да тут и без прибавки помыслишь - покачаешь головой! А в иную пору, на ветрах, за пять лет три пожара, и глядь - стоит деревня, та же, что и была, и на том же месте!

А уж про ратное дело и говорить не приходится: как ни оборужи воина, а коли духом - слаб, коли нет в душе Тех Энергий, - бросит и щит и бронь, только его и видели. А в иную пору, когда есть То, Незримое, с одними самодельными копьями пойдут и сомнут и рыцарей, и татарскую конницу...

Какой тут зажиток! Когда четверть века назад лучший город на Руси, Тверь, дымом унёсся в небеса и все лишь прятались по лесам да молили: минуло б только нас! Да мало ли на земле богатых городов и великих царств, гордых, утопающих в том зажитке, но оскудевших Энергией, обращено в пепел и дым, опустошено и разграблено находниками, у которых никакого зажитка нет, только конь да лук, да копьё, да сабля, взятая с боя, как и бронь, у того сильного и богатого соседа, исчезнувшего ныне с лица Земли.

А Энергия, незримая в нашем тварном мире, Она есть или нет Её, и если Её нет, то и сила не сильна, и зажиток! Да что тогда зажиток?! Всё делается Ей, Энергией, и когда Она есть, то и надо Её соединить, выпестовать и направить на добро. И начинать надо с себя, а затем наступает черёд своего ближнего!

Беседы с Дионисием, к которому в Нижний Новгород ходил он не раз, укрепили Сергия в этих мыслях. А Дионисий требовал противустать татарам, многажды подвизал на то своего князя, и Сергий, выслушивая Дионисия, учился у него Любви к Родине, учился думать и сопоставлять, и ныне не зря пришло к нему воспоминание о Щелкановой рати.

Время памяти протекает с разной поспешливостью, высвечивая вершины и минуя налитые мглой забвения лога. И то, что высвечено памятью, оживает порой с такой болью, словно совершилось только вчера!