Светоч русской земли (СИ)

Печи в обители зажигались по утрам от лампадного огня храмовой иконы Живоначальной Троицы, и Михей, назначенный учинённым братом, каждое утро разносил огонь по кельям. Вскоре он заглянул в дверь, прикрывая полой слюдяной фонарь. Сергий принял огонь, кивком головы отпустив Михея, только ещё начавшего свой обход, раздул пламя в печи, и хижина осветилась трепещущим светом. Потрескивали, распространяя тепло, поленья, дым, загибаясь прядями, потёк над головой, разыскивая устье дымника, и Сергий, засучив рукава и омыв руки, стал раскатывать тесто.

Скрипнула дверь, и по шагам Сергий узнал Ванятку.

Отрок, которому шёл двенадцатый год, ожидал пострижения. Многие качали головами, дивясь юности отрока и про себя ужасаясь нраву родителя и дяди, не поимевших жалости к детскому возрасту.

Только Онисим знал, что всё было иначе, что Ванятка заставил отца отвести его в монастырь к дяде Серёже, что и раньше того, с первых месяцев бытия, дитятей, оставшись без матери, тянулся к дяде сильней, чем к отцу, что в минуты посещений Сергием радонежского дома лез к нему на колени, плакал и не хотел отпускать. И что истиной решения Сергия с братом была Любовь.

Онисим знал и молчал. Молчал и Стефан. Это был их семейный счёт и семейная тайна.

Покойная Нюша год от года легчала, яснела. Всё то, тяжёлое, бабье, плотяное, что проявилось в ней в годы её замужества за Стефаном, угасало в отдалении лет. В ней - всё больше света, всё меньше земного бытия. Помнилась только задумчивость улыбки, только ветерок радости от девичьей поступи...

Он отступил в сторону, когда это у них со Стефаном началось. У него это началось намного позже, в лесном одиночестве поздней весны. Ограничив себя в пище и усугубив труды и молитвенное бдение, он сумел тогда одолеть искушение плоти. Одолел, победил, может, сломив себя, но многое понял с тех пор и в себе и в других, приходящих к нему ради духовной помощи. Понял и брата Стефана...

Умирая, Нюша бормотала:

- Я была такая глу-у-упая! Мне бы тоже уйти в монастырь, где-то рядом с тобой. И приходить к тебе иногда на исповедь.

И вот она пришла, возродившись в этом дитяти, которого некогда он мыл в корыте и пеленал вместо матери. Пришла, задумав свершить, наконец, подвиг иночества, к которому призывал её Варфоломей своими рассказами о Марии Египетской...

И вот Ванятка подошёл к нему сзади, уже поняв, что дядя разгадал его приход и только чтобы поддержать игру, не поворачивал головы. Подошёл и потёрся щекой о рукав Сергия. Ласкание, даже ребёнка, греховно для монаха, но у Сергия - своя мера и своё понятие о греховности, и Ванятка чувствует эту меру и никогда не преступает дозволенной грани.

- Что - Онисим? - спросил Сергий.

- Я воды согрел, и кашу сварил, и горшок убрал, и подмёл, и дровы наносил, - стал перечислять Ванята, загибая пальцы, - а деинка Онисим бает... - Ванята опустил голову и, стыдясь, шёпотом договорил. - Бает, какой я - добрый... И погладил меня... Отче!

А это - плохо, да?

- Хорошо, отроче, душевная похвала идёт к Вышнему! - заглядывая в печь и морщась от жара, ответил Сергий. - Токмо помни, что иной болящий временем, в тягости, в омрачении ума, и словом огрубит тебя, и ударит... Ты же твори завсегда Господу своему и не приимь остуды в сердце ни на какое деяние болящего!

Ванятка кивнул. Сему отроку не надо повторять дважды. Сказанное укрепляется в его памяти навечно.

Вот сейчас он, глядя на движения рук дяди, оттискивающих печатью головки просфор, тщился что-то спросить, важное для себя, опасаясь, однако, не огорчит ли дядю его вопрос, и, нахрабрясь, разжал уста:

- Отче! А ты теперь станешь игуменом, да? - Он торопился высказать главное. - И возможешь постричь меня во мнихи?!

На лице дяди - игра света и теней. Глаза устремлены на своё делание. Отрок затронул сейчас тайная тайных его души. Он поправлял тыльной стороной ладони рыжую прядь, выбившуюся из-под ремешка, охватившего потный лоб. Полусогласие, вырванное у него накануне братией, совершённое в уме и умом, по понятию долга, ещё не взошло на ту ступень, на которой вослед закону, как его завершение, возникает Любовь. "Слово о законе и благодати" митрополита Илариона было посвящено этому наиважнейшему для россиян понятию. Почему и культ Богоматери, почему и хождение Богоматери по мукам, почему и века спустя жёсткая прусская система закона была чужда русскому сердцу и уму. Да, закон, но после и выше его - Благодать. Любовь, согревающая сердце, дающая смысл закону, смысл бытию, ибо мертво и убого без Любви, без сердечного осознания - самое разумное устроение! Так - на Руси. Может, даже и перед греческой церковью тем оказалась и отлична русская, что больше и сильней выразилось в ней начало Любви Господа к миру, созданному Любовью, и начало Любви граждан, осиянных светом Логоса, друг к другу.