Светоч русской земли (СИ)

Выехать в Киев Алексию удалось только после Рождества. Задерживали неспокойные события на рубежах, угроза татарского набега Мамат-Хаджи, дела с тверским епископом Фёдором, который, отрекаясь от престола, прибежал Филиппьевым постом к нему в Переяславль.

Алексий меж тем ожидал Сергия из монастыря, досадуя в душе, что так и не сумел побывать в обители Святой Троицы.

До него дошли уже вести о тамошних нестроениях. Общежительный устав, вводимый Сергием, был радостно принят братией лишь на первых порах. Лишение вечерних трапез в своей келье, лишение одиночества, вместо которого предлагались неусыпные монашеские подвиги, молтвенное бдение и труд, не всем оказались по плечу. Возникло и иное, о чём Алексию не думалось до сего дня, но что восстало нынче, почему он и вызвал к себе обоих братьев, Сергия и Стефана. В общежительном монастыре возрастала власть игумена, и вот этого, а прежде прочего борьбы за эту власть и не предвидел Алексий.

Братья должны были прибыть к нему вместе, но первым явился Стефан, что было уже дурным знаком. Путного разговора со Стефаном, однако, не получилось. Занятый грядущей поездкой в Киев и теми заботами и преткновениями, которые ожидал Алексий встретить там, грядущей борьбой с литовским ставленником Романом, он так и не сумел уяснить своей тревоги, не смог понять Стефана на этот раз, ибо помнил его раздавленным и униженным, жаждущим отречься от власти и мирских треволнений.

Сергия же Алексий ждал даже с трепетом, гадал: не ослаб, не смутился ли духом молодой игумен? Не надо ли и его поддержать, наставить, может, остеречь или ободрить?

Вот тут и явился тверской епископ. Минуя придверников, взошёл и упал в ноги: "Ослобони, владыко! Боле не могу!" Епископ Фёдор говорил, с отчаянием человека, решившегося на всё. Он кричал о совести, о поношениях, о том, что московляне утесняют тверской княжеский дом и заводчик делу тому Алексий, что он не может больше взирать на этот срам и уходит в лес, в затвор...

Фёдора трясло. Он уже не был тем строгим и властительным епископом великого города Твери, как когда-то. Черты обострились, волосы вздыбились, глаза запали и воспалились. Он не спал дорогой, воспаляя себя к грядущему разговору.

Старцу нужен был, прежде всего, покой и отдохновение. И потому Алексий, ничего не ответивший Фёдору на все его хулы и нарекания, вызвал через придверника эконома монастыря, повелев принять и упокоить тверского епископа, как надлежит, а беседу отложил до другого дня:

- Ты ныне устал, злобен и голоден. А немощь телесная плохой поводырь для ума. Прости, брат, но я не стану ныне говорить с тобой, дондеже отдохнёшь с пути и возможешь глаголати, яко и надлежит по сану твоему.

Казалось - так просто! Снять епископа Фёдора, благо просит об этом, и назначить кого-то своего! Просто, но... Потому и ложно, уже по простоте сего деяния! И его долг ныне: успокоив и ободрив Фёдора, принудить его остаться на своём месте. Карать намного легче, чем убеждать, но кара лишь озлобляет, загоняя болезнь внутрь, не излечивая её.

С тем Алексий уснул, а утром служка сообщил, что к нему явился Сергий. На утреннем правиле Алексий всё думал, как согласить появление Сергия с делами тверского епископа, и решил свести их за трапезой.

Фёдор был более спокоен, чем вчера, но так же неуступчив и напряжён. На столе была уха из дорогой рыбы, варёные овощи, хлеб и малиновый квас. Была переяславская ряпушка и мочёная брусника. Фёдор присматривался к Сергию. Алексий подумал, что приход Сергия ко благу, и решил вести разговор с Фёдором прилюдно, ибо оба, и Сергий и Стефан ведали вся тайная московской политики.

Сергий был в сероваленом зипуне и в лаптях. Будничные облачения митрополита и епископа казались дорогой, едва ли не праздничной срядой по сравнению с тем, во что был одет Сергий. Но Сергий умел не замечать несходства одежд и обуви, и, посидев с ним, всякий тоже переставал замечать простоту одеяния подвижника. Алексий медлил, давая сотрапезующим насытиться.

Фёдор спросил о чём-то Сергия, из вежливости, чтобы не молчать за столом. Сергий ответил.

Наконец Алексий положил вилку, обтёр рот полотняным платом и, откидываясь к спинке кресла, спросил:

- Должен ли младший в роде своём слушать старшего и подчиняться ему?

- Да! - вздрогнув, епископ Федор не сразу нашёлся с ответом. - Но князь Василий Михалыч чинит насильство над своим сыновцем Всеволодом...

- Да! - прервал Алексий. - Но должны младшие уважать старших всегда или токмо по рассмотрении, достоин ли старший сего? Должен ли сын уважать недостойного родителя своего?!

Стефан и Фёдор склонили головы.

- Должен! - подумав, сказал Фёдор.