Светоч русской земли (СИ)

Сергий замолк, и епископ Фёдор поник головой и, воздохнув, подтвердил:

- Да, без сего непрочно всё иное!

И Алексий, поняв упрёк Сергия, тоже склонил голову, повторив:

- Без сего непрочно!

И лишь Стефан смолчал, склонив голову и охмурев взглядом.

Когда выходили из покоя, Алексий придержал Сергия за рукав и с глазу на глаз спросил:

- Сыне! Не молчи о труднотах своих! Где не возможет игумен, там возможет, порой, митрополит, могущий приказать, заставить, усовестить!

- Отче! - отозвался Сергий со вздохом, покачав головой. - Я уже всё сказал тебе! Долог и притужен путь Покаяния! Но не можно тут свыше велеть ничему. Росток не станешь тянуть из земли, дабы скорее вырос, так и мужа, не созревшего умом, или неготового душой, кто повелением своим возможет содеять духовным и смыслённым? Об едином скорблю, владыка! Не в пору, мнится мне, уезжаешь ты в Киев! Именно теперь надобен ты Русской земле!

Алексий вздрогнул и посмотрел в глаза Сергию. Потом обнял и трижды поцеловал.

О Стефане и о делах обители иного разговора между ними в этот раз не было.

Сергий, через одну ночь вернувшись к себе, лишь отдал распоряжения новоназначенным келарю и эконому, повестив, что отлучается на несколько дней. Никому ничего не сказав больше, он вышел на лыжах из ворот обители и растворился в рождественском снегу.

Его путь лежал в Нижний Новгород к игумену Дионисию, чтобы понудить того послать гонца в Печёрскую лавру, известив тамошнюю братию, что митрополиту угрожает беда. Алексия следовало спасать теперь, ещё до того, как он доберётся до Киева. И по взору, по сжатым губам радонежского игумена было ясно, что Дионисий, выученик Печёрской лавры, послушает его.

Глава 9

Ольгерд, не решившись убить Алексия, поручил расправу с митрополитом совершить киевскому князю Фёдору.

Князь Фёдор был глуп и труслив, что Алексия и спасло. Он затянул дело, вступил в переговоры с Алексием, не сумел взять его на переправе, долго не решался потом, уже в Киеве, схватить митрополита и кинуть в поруб. Алексия утесняли, отнимая и тайно убивая слуг и спутников владыки, пока по повторному приказу Ольгерда Алексий не был посажен в земляную тюрьму. Гонец, едущий с приказом убить его, опоздал на час. Дружине верных московитов удалось освободить Алексия и умчать его, едва живого, много раз отбиваясь от литовской погони. Но кмети знали, что везут надежду страны, и потому кидались в сабельные сшибки столь отчаянно, что литвины откатывали, теряя людей. Уйти от погони удалось только в русских пределах.

Пока владыка сидел в порубе, ожидая смерти, на Москве всё пошло вкривь и вкось, и, казалось, почти погибло.

Ольгерд захватил Ржеву и уже стоял под Можаем. В Орде, после очередного переворота, ярлык на великое княжение получил суздальский князь, а в довершение всех бед, умер Иван Иваныч Красный, оставив на престоле девятилетнего Дмитрия. Даже в пустыни Сергия в отсутствие владыки Алексия началась непорядня.

До Троицкой обители вести издалека доходили скупо. Здесь были свои заботы, печали и радости, и всего с устроением общего жития умножилось втрое.

Сергий знал, что владыка Алексий - в Киеве, чувствовал, что он там задержан, и посему посылал с грамотой к Дионисию, а в храме установил вседневную молитву о сохранении митрополита от напастей. Сергий дозволял Стефану вершить то или иное по делам обители, в Переяславль с труднотами посылал всегда его и видел усиливающееся день ото дня отчуждение от себя старшего брата, которого он теперь иногда ощущал уже и молодшим себя и жалел, но не мог ничем помочь борению Духа Стефана с демоном гордыни.

В эту первую зиму общежительного жития Сергий передумал множество дум. Видел, как трудно даются инокам и строгость устава, и лишение имущества, и общие трапезы. Видел и думал, и передумывал вновь и вновь. Всё было верно!

Да, конечно, для мужиков, для семьи, где дети, плотская жизнь, земные заботы о скоте, хлебе и лопоти, где дани и корма, и городовое дело, где власть, которую надо кормить, где всегда отыщется тот тунеядец, которого грех и держать в деревне, - да, там общее житиё было бы и невозможно и губительно, ибо за трудом всех скрывались бы те, иные, кто не захочет трудиться и будет жить как трутень. И, помыслив об этом, видел Сергий, что ничего лучше, вернее, достойнее той жизни, которая установлена крестьянами за века, измыслить невозможно.