Светоч русской земли (СИ)

Всё же струхнул. Придя домой, освежёванную тушу укрыл в дальний угол клети, завалил рогожами. Когда Шибайло глянул (так и не дав цену сироте!), мясо кишело червями, хоть и была зимняя пора. И тут по своей крестьянской сметке догадался, поверил, что мясо погибло от проклятия Сергия. И ещё помыслил, что и весь двор его падёт по проклятию старца, и побежал к сироте с деньгами, долго кланялся, винился. Краденого вепря выкинул в овраг, но и псы, говорят, не ели уже той тухлятины. И потом не смел появляться больше к Сергию на глаза в монастырь...

С такими богомольцами было особенно тяжело! И одно понял, утвердил Сергий для себя, что тут нужны не уговоры, а гнев и страх Господень, узда Закона, ибо ещё далеко оным до благодати и восприятия Любви! И нужны строгость и неукоснение в молитвенных трудах. Никогда и ни с кем не позволял он сократить часы службы или иное совершить послабление в молитвенных делах. "Ограда закона" была нужна. Кольми легче было бы ему в ризах украшенных с высоты амвона глаголать с ними! Нет, Господи! Прав - Ты, Учитель, и праведны слова Твои перед искушавшим Тебя: "Отойди от Меня, сатана!"

Но это - мужики. Их, мужицкая жизнь. Их беды. Его же задача и задача обители, каждого из братии и всех вместе: нести Свет, пасти и спасать, и укреплять духовное начало, вести борьбу с плотью и с её голосами: болью, страхом, гневом, властолюбием, сребролюбием, леностью, похотью и иным, каждый день, каждый час!

И эта сила Духа - важнее храбрости воина, и мужества воевод. И борьба за неё - сложна. Биться на смерть с врагом способны и звери, но только человек способен бороться с собой!

И если так смотреть на дело старцев, то тогда у мнихов, в киновии, всё должно быть наоборот крестьянскому обиходу: никакой мужицкой собины, никакого имущества, ничего мирского. Ибо монастырь - меньше всего пристань для старых и усталых от жизни, а больше всего - жизнь борьбы с тварным, животным, низменным ради величия человека, осиянного Светом, явленным на горе Фавор!

Думал ли Сергий в сей миг о грядущем поле Куликовом, куда должна была выйти рать русичей, поверивших, наконец, что они - одно? Дионисий, его нижегородский знакомец, думал и торопил этот миг по своему нетерпению. Сергий видел и знал: не скоро! И не о том надлежит печься ему, а о том, чтобы вырастить росток грядущего. И потому так тревожно было видеть ему то, что происходило с братом Стефаном и с иными, возжелавшими греться в лучах славы нового игумена, но не ревнующих резделить с ним меру монашеского труда.

Глава 10

Стефан не грешил телесной слабостью. Но Дух в нём пребывал в затмении гордыни. И Сергий видел это и не мог поделать с братом ничего. И ждал. И вот теперь Стефан не сказал ему, каковы дела у владыки Алексия в Киеве.

Весна согнала последние снега. Отцвели подснежники. На росчистях высунули свои головы сморчки.

Снова застучали топоры в обители. Достраивали, чинили, перерубали заново. Ставили сень над источником. Ставили житницу, больницу, перерубали ветхие кельи.

Имущество обители теперь было общим, и им ведали келарь и эконом. Общими стали по устроении книжарни и книги. С книги и началось.

Одно дело - взять книгу с полки в своей келье, другое - просить канонник у еклесиарха, когда притом та книга досталась тебе по наследству от родителей или принесена тобой в обитель из Москвы.

Сергий, закончивший службу и ещё не снявший облачения, был в алтаре, а те, по-видимому, думали, что он уже покинул церковь.

Стефан стоял на левом клиросе и спросил канонарха:

- Кто дал тебе книгу сию?

- Игумен! - сказал канонарх.

В церкви было пусто, и потому голос Стефана, взметнувшись к потолку, громом отразился в алтаре:

- Кто здесь - игумен?! Не аз ли прежде сед ох на месте сём?! Кто избрал гору сию? Рубил храм? Известил владыку Алексия? Князя? Бояр?! У вашего Сергия один был тут ближник - медведь! Да и тот пропал! Ну и сидели бы... Да что! Никто бы из вас без меня и не явил себя тут! И игуменом был я! И поставил брата я! И ныне, когда... Неведомо...

Стефан захлёбывался словами, говорил уже то, чего слушать было не можно и не должно ему, Сергию. И выйти было уже нельзя. Он стоял и молил, чтобы Стефан не зашёл в алтарь!

А тот, выговорившись, вышел из церкви. Канонарх, посовавшись по углам, тоже покинул храм.

Сергий, дождавшись, когда оба отойдут и не смогут увидеть его, сняв епитрахиль и ризу, вышел из церкви боковыми дверями, спустился по ступеням на землю и как был в подризнике, пошёл к воротам обители. Его шаги, поначалу неверные, становились всё тверже, и ноги понесли его к лесу и в лес, и только уже топча прошлогодний черничник и отводя руками от лица ветви елей, он понял, куда идёт. Ноги вынесли его к дороге на Кинелу. А в голове творилась Тишина, текла, струилась, разламывая нечто и воздвигая вновь, и опять перемешивая всё груды.