Светоч русской земли (СИ)

- Помолимся, сыне! - сказал он, и Владимир вскочил, становясь рядом с Сергием под божницей. После молитвы, мановением бровей, троицкий игумен спросил, постился ли князь и не вкушал ли пищи с прошлого вечера. Владимир покрутил головой. И Сергий повёл его в храм. Обедня окончилась, и он причастил князя святых тайн в алтаре.

Когда они вернулись в келью, Михей уже поставил на стол ягоды в деревянной чашке и квас. Князь с удовольствием попил, озирая хоромину, полную в этот час солнечного сияния.

- Город - у меня! - сказал он, обтирая усы. - Серпухов строю! - И чувствуется по тому удовольствию, которое звучало в голосе князя, что созидание города для него и любовь, и утеха, и гордость. - Из единого дуба стены кладу! - сказал он. - И дани все отменил! И гостям даю леготу! Вот! И со сторон призываю: селись, кто восхощет! Наместником - мой окольничий, Яков Юрьич Новосилец! - И опять в ликующем голосе двадцатилетнего князя звучало и пело упоение радостью.

- Монастырь! - сказал, утверждая, Сергий, и князь кивнул.

- Монастырь! Хочу, отче, дабы сам, своими руками... И избрал, и место означил...

Владимир покраснел, сделал движение пасть на колени. Сергий удержал его и стал думать.

- Афанасия с тобой пошлю игуменом! - сказал он и, воспрещая дальнейшие просьбы князя, досказал. - Заутра поеди, княже, к себе, а я, не умедлив, гряду за тобой!

Владимир кивнул. Он - счастлив. Грешным делом захватил даже с собой на всякий случай спокойного верхового коня, ведая, конечно, что старец всюду ходит пешком, но всё-таки...

Назавтра вереница всадников, сверкая оружием и одеждой, втянулась на тропинку, постепенно исчезая в лесу. Дружина Владимира, кроме одного думного боярина, - не старше своего князя. Все они только что отстояли службу, причастились и теперь уже весело хохотали, шутковали, горяча коней. Сергий, проводивший князя до ворот, следил взглядом ликующую толпу молодёжи, и на лице у него - улыбка наставника, которому весело смотреть, как резвятся на отдыхе ученики, покинувшие на малое время покой училища.

Он выйдет завтра в ночь, в дорожной суконной сряде, с топором за поясом и посохом, провожаемый Афанасием, которому надлежит принять игуменство в ещё не созданном общежительном монастыре "на Высоком", церковь которого, во имя зачатия Богородицы, Сергий заложит своими руками уже через несколько дней.

Никли хлеба. Яровое уже погорело. С Троицы - ни капли дождя. Два инока шли по дороге, минуя деревни, где мычала погибающая скотина, - ящур. Только в укромности, под лесом и в низинах, рос хлеб, только деревенек в чаще лесов не досягнул мор. На дороге лежала вспухшая, мерзко пахнущая корова. Сергий пошёл к ближней деревне за заступом. Вырыли яму. Вагой спихнули туда корову и забросали землёй.

Ночевали в лесу. Сосали захваченные из дома сухари. В Москву, в Симонов монастырь, они попадут завтра к вечеру. Незаметно для себя Сергий разучился быстро ходить - по шестьдесят-семьдесят вёрст в сутки, как в молодости. Короче становилась жизнь и длиннее дороги. И именно теперь время стало особенно дорого!

Поздно ночью (Афанасий уже спал) Фёдор досказывал дяде московские новости: о погроме татар в Нижнем Новгороде, о том, что кашинский князь Василий, замирившийся с Михайлой после смерти отца, поссорился снова с тверским великим князем и прибежал на Москву, а значит, снова стало возможным ратное размирье, что болеет тысяцкий, что мор уже достиг Переяславля и Рузы, что пришлые иноки с трудом и скорбью привыкают к навыкам общежительства...

Наконец они погасили свечу и легли спать рядом, на одной постели. И Сергию, когда он уже засыпал, слушая дыхание Фёдора, вдруг стало и горько, и сладко, он вспоминал давно покинутый дом, Ростов, откуда нет-нет да приходили к нему в обитель иноки, почитающие и до сих пор Сергия своим, ростовским угодником... Веяние жизни, той, которой жил до своей смерти его и Стефана младший брат Пётр, и погребён в Хотькове, и вряд ли кто-то даже теперь вспомнил бы о нём, если бы не они со Стефаном!

- Господи! - сказал он одними губами. - Укрепи меня! Больше ли я - прочих? Ведь и я - грешен, и страстен, и одержим унынием, как и все! И свершаю подвиг с тем же усилием воли, каковое надобно любому смертному!

Фёдор спал, вздрагивая. Он недосыпал, недоедал, он спешил, видимо чувствуя, что срок его жизни не столь долог, как у учителя, и надо успеть свершить всё задуманное...