Светоч русской земли (СИ)

Снег идёт, и Москва стоит сказочная, в рождественском уборе. Снег на прапорах, снег на шатрах, на опушках кровель нависли сугробы, снег на кровлях заборол городовой стены, шапки снега на куполах, все деревья стоят белые, укутанные серебряной парчой. Белы поля, белы дороги, едва наезженные, едва примятые розвальнями. И по белой дороге движется к Москве на лыжах монах с мешком за плечами. Он идёт, надвинув на лоб до глаз суконный куколь. Усы и борода у него - в инее, и глаза, разгоревшиеся на холоде, смотрят, щурясь, вперёд сквозь завесу порхающих снежинок. Он крестится на ходу, минуя часовенку. Чуть пригибаясь, съезжает по дороге с пригорка, и только сблизи, по морщинам, по седине в рыжеватых волосах, потускневших с годами, по движениям жилистого тела можно догадаться, что путник - не молод, но ещё в поре доброй рабочей старости, ещё не слаб и не ветх деньми.

На подходе к Москве путника встречают. Он кивает, благословляет кого-то, но продолжает идти. Ему хочется заглянуть в Симонову обитель, перемолвиться с друзьями, повидать племянника. Но его торопят, и Сергий решает всё это сделать на обратном пути. В улицах, где густеет народ, перед ним падают на колени, а в сенях владычного дворца сразу несколько клириков и служек, кидаются ему на помощь, чтобы убрать лыжи, принять торбу, дорожный вотол из сероваляного сукна и посох.

В днешней встрече заметны особые почтение и поспешливость, не виданные им раньше, и Сергий, уведавший, почему позван Алексием, укрепляется в своих предчувствиях.

Ему предлагают отдохнуть, ведут в трапезную. Ему намекают, что и князь Дмитрий ждёт благословения Сергия, и он кивает. Он собран, хотя слегка улыбается, и тогда его худощавое лицо становится похожим на лицо мудрого волка, и взгляд, загадочно-далёкий, отстранённый, настолько невыносим и всеведущ, что келейник, взглядывая, тупится и опускает голову, поминая сразу все свои грехи и греховные помышления.

Леонтий встретил радонежского игумена на верхних сенях.

- Владыка ждёт! - ответил на немой вопрос Сергия и, приняв благословение старца, пропустил его перед собой. Что - это? Или общее восторженное почтение москвичей так завораживает всякого, но и Леонтию почти страшно сейчас находиться рядом со знакомым издавна игуменом, страшно ощущать токи, исходящие от него, и он вспоминает ту болящую женщину, которая прикоснулась сзади к одежде Учителя Истины, забрав себе частицу Его силы.

И вот они - вдвоём и одни. Оба стоят перед божницей и молятся. Алексий волнуется, Сергий спокоен. Алексий не может сосредоточить себя на святых словах, ибо от Сергия исходит нечто отталкивающее его. Троицкий игумен весь словно круглый камень в потоке чужой воли, мимо которого с пеной и брызгами пролетает, бессильная сдвинуть его, вода человеческого желания.

Наконец завершили. Алексий ещё досказывал слова молитвы, гневаясь и приуготовляя себя к спору. Он начал не вдруг, говорил витиевато, украсами, вдруг умолк, стал говорить об угасании сил, о том, что у князя - Митяй, что это - страшно, если животное, плотяное, чревное начало возобладает в русской церкви. Тогда всему - конец! Сергий смотрел светло, с верой, и образ Митяя сник, погас перед этим мудрым взором, ушёл куда-то вбок. Алексий, наконец, не выдержал и сказал, что волен назначить себе восприемника, что уже говорил с князем, что Сергию достоит принять новый крест на рамена своя и свершить новый подвиг во славу родимой земли и к вящему торжеству церкви Божьей. Что он, Алексий, содеявает Сергия епископом, в знак чего просит его принять золотой крест с парамандом и надеть на себя. Но Сергий отвёл руку Алексия.

- Аз недостоин сего. От юности своея не был я златоносцем! - сказал он.

Алексий разволновался, стал исчислять достоинства Сергия, волю страны, хотение князя, смутные события в Константинополе, опасность от латинов, наскоки Киприана и гнев князя против ставленника Филофея. Стал описывать опасность со стороны Литвы, грозную, едва отодвинутую, но и до сего дня нависающую над страной. Наконец стал упрекать Сергия в гордыне и требовать смирения и послушания.

Сергий улыбнулся. Он не был смиренен никогда! Хотя и смиряет себя вседневно.

Может, в этой борьбе и состоит искус жизни монаха?

- Владыко, - сказал он. - Пойми! Сказано: "Царство Моё - не от мира сего!" Я - инок. Ты баешь, князева воля! Но князь Митрий не престанет быти князем московским никогда, игумен же Сергий престанет в ином облике быти тем, что он есть ныне и чем должен быть по велению Божию!

- Ты - высокого боярского рода! - сказал Алексий с упрёком и покраснел, зарозовел, опуская голову. Ему стыдно сказанного. Игумен Сергий уже давно возвысился над любым мирским званием, доступным смертному... Но он вновь стал настаивать, говорить страстно и горько, умолять, убеждать, грозить...

- Владыко, - сказал он. - Егда хощешь того, я уйду в иную пустынь, в иную страну, скроюсь от мира, но не принуждай мя к служению сему! Довольно и того, что принудил быти игуменом!