Светоч русской земли (СИ)

Ватага, к которой пристали плотники, отец с сыном, оказалась в челе передового полка. Ратник, что вёл ватагу, уже больше не балагурил, но, посвистывая и взглядывая в туман, подтачивал наконечники стрел. Крестьянин-богатырь, уложив на траву свою рогатину, жевал краюху хлеба с луковицей, которую, откусывая, макал в соль. Кто молился в голос, кто - про себя, повторяя святые слова. Отец-плотник выговаривал сыну, чтобы не лез вперёд, но и не бежал, а стоял у него за плечом. Сын почти не слушал родителя. Оттуда, из тумана, доносило топот и ржание татарских коней. И сейчас так ему хотелось удрать, забиться куда-нибудь в овин, затянуться под снопы. Такой страх объял, вздохнуть и то трудно стало. Сырой, настоянный на травах туман забивал горло... Между тем розовело. Он принял от отца баклажку с квасом, отпил, стало легче. "Господи! - шептали уста. - Пошли как всем, так и мне!"

Боярин подъехал. Кусая ус, встал рядом. Дождавшись, когда мужики, завидев его, начали вставать, наклонил голову и, больше руками, чем словом, подъезжая вплотную, стал ровнять ряды.

- Плотней становись! - приговаривал он. Рогатину в руках у парня, взяв за древко, утвердил, положив на плечо родителя. - Так держи! - сказал он. - И сам уцелеешь, и батьку свово спасёшь!

Мужики отаптывали лаптями траву вокруг себя. Кто ещё дожёвывал, кто отпивал последний глоток, но уже туман стал отступать, и показались татарские ряды, и крик донесло сюда, горловой, далёкий. И тут поднялись многие руки, сотворяя крестное знамение, и уже после того, поплевав на ладони, взялись за оружие, ощетиненным ежом готовясь встретить татарских кметей.

И что тут, и как тут? Парень прикрыл глаза, теперь уже и желания бежать не стало. По сторонам падали стрелы, охнул рядом, схватившись за предплечье, мужик, упал на колени второй, и вот уже близко оскаленные морды коней, и режущий уши свет, и только осталось вымолвить: "Господи!" - как мужики пошли, пятясь, назад, и он пошёл вместе со всеми, и в эту пятящуюся толпу русичей врезалась ясская конница... Побежали бы, но уже и бежать стало некуда! Задние ряды не бежали, а лишь уплотнялись. Старик-плотник, ткнув рогатиной, попал в коня, но древко вырвалось у него из рук вместе с промчавшейся лошадью. Он наклонился и чуть не погиб, но сын спас: не открывая глаз, ткнул перед собой, и всадник с гортанным криком проскакал мимо, рубанув кого-то другого. Великан, который тоже отступил вместе со всеми, уставив рогатину, тут крякнул и, потемнев лицом, поднял, поддев, комонного над седлом. Подержал тело, стряхнул под копыта другого коня и пошёл работать, расшвыривая всадников. Одного, настырного, рыкнув, когда тот поднял скакуна на дыбы, пронзил рогатиной вместе с конём и на затрещавшей рогатине, с малиновой от натуги шеей, поднял взоржавшего коня вместе со всадником и бросил позади себя, едва не придавив соседнего мужика. Их старшой между тем опорожнял колчан, пуская стрелу за стрелой в скачущих на него комонных. Потеряв половину ватаги, отбились. Яссы отхлынули, но теперь на них ринулась татарская конница.

Там, в глубине рядов, люди стонали, падали, задыхались, давя друг друга. Тут, впереди, обломив рогатины, мужики взялись за топоры. Великан всё так же работал рогатиной, раскидывая ратных, но вот и его застигла чья-то сталь, и, постояв на раскоряченных ногах, он пошатнулся, и рухнул, ещё не понимая, что убит. Лишь перед глазами, уже застилая их красной пеленой, пронеслось видение: его Глаха, весёлая, хохочущая, на стогу, вся в сене, и он силится закинуть её новой копной - и не может поднять рук, а хохот не то ржание всё громче... Тише...

Парня срубил татарин на глазах у отца.

- Ону-у-уфрий! - выкрикнул плотник, увидев падающего сына. "Как матери скажу, что не уберёг!" - пронеслось в голове. И кинулся вперёд, уже без рогатины, без топора, и без шелома, и не почувствовал, как татарская сабля смахнула ему пол-лица.

И дорвался, и сорвал убийцу сына с седла, сверкая обнажёнными зубами и костью, поливая противника кровью, добрался-таки до горла и начал душить. Татарин был дюж и грузен, но, узрев над собой это наполовину срубленное лицо, обнажённый череп и зубы под бешеными глазами, перепугался, отпустил повод и сейчас слабеющими пальцами рвал и царапал и не мог оторвать от горла рук старика. Так и свалились оба в месиво, в кашу из земли и крови, и чьи-то копыта докончили жизни обоих, так и закостеневших в смертельном объятье... Такое творилось там, в передовом полку...

От их ватаги осталось двое: кметь, уже опустивший колчан и теперь отбивавшийся саблей, и чернобородый мужик с топором. Остались всего двое, когда после залпа из арбалетов и ливня железных стрел, скосивших поределые ряды русичей, в разрыве мятущихся конских крупов и морд показалась идущая вперёд, уставив алебарды, в сверкающих панцирях, генуэзская пехота.