Светоч русской земли (СИ)

Куда же тогда? В Тотьму? В Устюг? Как-то ещё и примут там ростовского великого боярина! Да и боязно всё же на склоне лет отважиться в этакие дали! Бессонными ночами Кириллу всё блазнило: неведомый путь, холмы и пригорки, голубые и синие леса за лесами; тишина и покой нехоженых, нетронутых палестин. Да ведь зналось и другое: вьюги, дожди, неродимая земля под лесом, который надо прежде валить и выжигать...

Где взять рабочие руки, силы, мужество, чтобы заново, на старости лет, зачинать жизнь?

А ордынскую дань и нынче опять должны собирать московиты, и Кирилл со страхом ждал наезда гостей. Земля оскудела от мокрых неурожайных лет, деревни обезлюжены моровой бедой, разорены ратным нахождением. Казна, изрядно запустевшая от частых посольских нахождений и поездок в Орду, теперь, после московского грабежа, была пуста. Хлеб, лён, кожи, всё, что копилось для себя, нынче пришлось задёшево продать новгородскому да тверскому оборотистому гостю, чтобы выручить хоть малую толику серебра на ордынский выход, а дальше как? Последние холопы того и гляди покинут боярский двор...

А другояко посмотреть: во-он оно! Весь окоём как на ладони! Родимое всё, рукотворное, родное!

Там, за поляной, - пожога и пашня, которую Кирилл устроял ещё в младых летах, а в той стороне тогда же гатили топь, клали мосты, рубили дорогу сквозь бор! И помнит, как он, молодым удальцом, кинув на землю белотравный зипун, брался за секиру, и как валил и тесал деревья! И не было этой нынешней задышливости, старческой немощи; от той работы, давней, гудела сила в плечах, и дышалось легко, в разворот, румянец полыхал во всю щёку, и топор, словно намасленный, входил в свежее, брызжущее соком дерево... Куль зерна боярин мог в те поры швырнуть одной рукой, шалого коня останавливал враз, взяв под уздцы, и пятил, смиряясь, конь, почуяв руку господина... Куда подевалось всё? Не там ли, в ордынской пыли города-базара, Сарая, исшаял и смерк румянец молодого лица? Не от песчаного ли южного ветра сощурило глаза, и морщины легли у глаз и висков? Не в долгих ли сидениях в княжеской думе одрябло тело, ослабли ноги, что сейчас не дадут ни пробежать путём, ни взмыть, не касаясь стремян, на спину коня?

И на что ушла жизнь, было ли что-то великое в ней, в прошедшей судьбе великого ростовского боярина? Суета сует, - как сказал Екклезиаст, - суета сует и всяческая суета!

Нынче всё чаще начал он засиживаться в повалуше, внимая рассказам бродячих странников и странниц, иногда со своим старым другом, Тормосовым, и жена, Мария, не унимала супруга в его утехе.

Свеча потрескивала в стоянце. Во мраке мелькали, отбрасывая тень, руки Марии, нынче забросившей шёлковую гладь да золотое шитьё: чинили, да штопали, да перелицовывали остатнее боярское добро. Кувшин лужёной меди да две серебряные чарки посвечивали на столе. Чарки налиты, но оба боярина не пьют, задумались. И течёт сказ странницы, повествующий о граде Китеже, и новью звучит для обоих давно знакомый сказ:

- И как подошли к нему злы татарове, а Китеж-град туманом одело, и стал он невидим поганым; и тихо так, невестимо, неслышимо, утонул со всема, сокрыло его водой. Татарчонок подбежал к берегу, зрит, а тамо и костры, и стена городовая, и домы, и терема, и гульбища, и верхи церковные - всё, как оно исстари стояло, цело и непорушено. И люди вси, купцы и бояра, старцы и старицы, ратный чин и молитвенный, все туда ушли, а живы, токмо уж их не достать! И к им ходу нету ни для кого. Всё, как есть, не тронуто, а и недостижимо. Вода в озере тихая, а набежал ветер, и сокрылось видение. Ни с чем остались татарове, не найти им уже того града вовек! И озеро то, Светлояр, одним верным теперь когда откроется; те и узрят видение града Китежа. Да порой звоны колоколов слышимы над водой. А вси они тамо и живут, по заветам древлим, и Господа молят за нас, а уж и не выходят оттоле, ото всего грешного мира сокрыты! Ни даней у их, ни наездов, ни грозы ото князя великого...

- Ни серебра не емлют! - подсказал Тормосов, приподнимая чару.

Где найти свой Китеж, потаённый город, куда сокрыть себя от длани московского володетеля? Где - ты, Китеж-град, прибежище родимой старины, град отчих заветов непорушенных! Где - ты?!

Глава 22

Дети теперь тоже отбились от рук. Стефан всё меньше учился, - хоть Мария и пробовала толковать ему, что только на его учении и держится теперь вся надежда семьи, - зато влезал во всякое хозяйственное дело, неумело приказывал холопам. Сам брался за топор, тупицу, кузнечное изымало или рукояти сохи. Мял кожи, выучился скать свечи и тачать сапоги...

Варфоломей почал блюсти посты, молиться по ночам, стоя босиком на холодном полу изложни, вести себя стойно монаху, истязая плоть голодом и жаждой. Мария не раз приступала к отроку, толкуя, что он ещё - мал, что пока плоть растёт и цветёт, можно заморить себя, подорвать, лишив себя здоровья...