Светоч русской земли (СИ)

Городского епарха, Аверкия, в его тереме он не нашёл. На дворе суетились в люди, трещали факела. Кто-то, пробегая, повестил, что господин поскакал на двор князя, где остановились московские бояре. Кирилл повернул коня к терему князя Константина. Но, не доезжая площади, они наткнулись на рогатку. Московские ратные с руганью остановили Кирилла. Заставили слезть с коня, долго выясняли, кто и зачем? К теремам допустили его одного с одним пешим холопом и без оружия. Прочих ратных Кирилла заворотили назад. Тыкаясь у коновязей, пробираясь и оступаясь в своей долгой выходной ферязи, сквозь толпу нарочитых граждан, собравшихся перед теремами, Кирилл растерял весь свой гнев и решительность, с какой кинулся несколько часов назад на подмогу Аверкию. Когда повестили, что молодого князя с княгиней нет в городе, ему стало зябко, и уже он в безотчётном желании бегства искал глазами своего холопа, всё ещё не понимая, что же тут творится, и какая беда собрала ночью у теремов почитай всю старшину города? Когда ты привык быть при оружии и в почёте, ведать за спиной дружинников, что лягут костьми за своего господина, - вдруг оказаться одному, обезоружену, зажату в полонённой толпе не то ходатаев, не то жалобщиков, ужас охватит и не робкого. Где - Аверкий? Где иные думные ростовские бояре?! Наконец отыскались двое знакомцев, но и они ничего не ведали.

Они были, наконец, пропущены толпой в думную палату между двух рядов ощетиненных железом московитов. В уши бросился крик Аверкия:

- Не позволю!

И едва успел уяснить себе боярин Кирилл, что же происходит в городе, едва успел разгневаться на самоуправство московских бояр, - а всё казалось: надо только отыскать князя Константина, повестить ему да пасть в ноги великому князю Ивану Данилычу, и будет исправлено днешнее нестроение. Московитов уймут, и всё воротится на круги своя, по старине, по обычаю, как от дедов-прадедов надлежало... Того, что сейчас Аверкия повесят за ноги вниз головой, не знал, не мог и помыслить такого боярин Кирилл. И когда свершилось, когда старец повис перед ними с разинутым ртом и задранной бородой, с павшими на плечи полами боярской сряды, обнажив порты, когда достиг его ушей хрип и кашель городского главы, - в глазах Кирилла всё поплыло, и, наверно, имей он оружие при себе, невесть что и сотворил бы, ибо паче смерти позор и глум! Но рука не нашарила на поясе сабли, снятой за рогаткой и отданной своим холопам, и - ослабла рука, и задрожали и подогнулись ноги, и вопль исторгся из груди, а кругом также падали на колени, также молили пощады... Перед лицом наглой торжествующей силы, потеряв своё достоинство, они теперь соглашались на грабёж и поборы, лишь бы уцелеть, отсидеться за спиной сильного, дозволяя ему творить с собой всё, что захочет...

Домой вернулся Кирилл утром, пьяный от устали и ужаса. В глазах всё стоял кровавый лик Аверкия, уже снятого с верёвки. Из ушей старика текла кровь, а глаза, в мутной, кровавой паутине, почти уже не видели ничего...

Его трясло, когда он слезал с коня. Мария только от ратных дозналась, что и как сотворилось в городе.

...И когда назавтра пожаловал к ним в поместье Мина с дружиной, Кирилл сказал жене, кинувшейся к супругу:

- Доставай серебро!

Он и здесь не понял, не сумел постичь до конца смысла происходящего. Вздумал откупиться, выплатить серебряный долг дорогой рухлядью, - не тронули бы родового добра! Кинул четыре связки соболей, вынес бронь аравитской работы, мысля дать её в уплату ордынского выхода.

Бронь излилась жарко горящим потоком и застыла на столе. Синие искры, холод харалуга и жар золотой насечки на вогнутых гранях стальных пластин, покрытых тончайшим письмом, серо-серебряная чешуя мелких колец, ослепительный блеск зерцала... Ратники смотрели ошалело. Мина хрюкнул, набычась, сделал шаг и, положив руку на бронь, выдохнул:

- Моя!

Кирилл глянул на широкого в плечах москвича с высоты своего роста, чуть надменно, и, помедлив, назвал цену брони в новгородских серебряных гривнах. Мину дёрнуло, он повёл головой вбок, вперясь глазами в ростовского великого боярина, и повторил:

- Моя! - И в лицо Кирилла выдохнул. - Беру! Так! - Он сграбастал бронь, чуть согнув над ней плечи, и повторил. - Так беру! Даром! Моя!

Ратники, рассматривавшие бронь, цокая, приобалдев, раздались в стороны, глядя то на своего, то на ростовского боярина: "Что-то будет?" - Голубые глаза Кирилла огустели грозовой синью, казалось... Показалось на миг... И волчонок, старший сын ростовского боярина, вывернулся в густоту мужских тел, тяжкого дыхания ратных... Но вот угасли глаза ростовского боярина. Голова склонилась на грудь, и голос упал, теряя силу и власть, когда он вопросил москвича:

- По какому праву, боярин?

- Праву? - выкрикнул он, сжимая кулак. - Не надобна тебе бронь! Вот! - Он потряс кулаком перед лицом Кирилла. - На ратях бывал ли когда? С кем вы, ростовчане, ратились доднесь? Бронь надобна воину! Оружие какое - отбираю! Моим молодцам, вот! - выкрикнув, он повёл глазами, и вокруг него загоготали и - двинулись, и начался грабёж!