Светоч русской земли (СИ)

Речной путь был заброшен, ибо открылись иные, удобнейшие. Захирел городок, и если бы не новая перемена судьбы, исчез бы Радонеж в щетине восставших лесов. Но открылась дорога из Москвы на Переяславль, утверждённый за собой властной рукой зачинателя Москвы, князя Данилы, "своя" дорога, мимо пока ещё чужого Дмитрова, и вновь обрёл значение городок, стоявший на полпути от Москвы к Переяславлю. А там подоспела волна ростовских беглецов, и край начал наполняться народом, стуком топоров, криками ратаев по вёснам. На вырванных у лесов пожогах поднялись рожь, ячмень и овёс, и теперь уже московские градодели принялись латать, рубить и достраивать бывшую новогородскую твердыню на излуке реки.

Эти земли князь Иван Калита, устроив и населив, завещал после своей смерти супруге, Елене, после которой они перешли к младшему сыну Ивана Андрею. Но это ещё будет, и Иван Калита ещё - жив и здравствует, и борется с тверским князем Александром, хитрит с Узбеком, скупая в Орде ярлыки на чужие княжения, чтобы и там, как в Ростове, начать собирать ордынскую дань.

***

В Радонеж приехали ночью. От холода и усталости пробирала дрожь. Тело, избитое тряской, онемело, сон одолевал до того, что перед глазами всё начинало ползти и плыть. Хотелось лишь одного - приткнуться и уснуть. Петю сморило так, что его из телеги холопы вынесли на руках. Они стояли в темноте, дрожа, кучкой, потом куда-то шли, спотыкаясь, хлебали, уже во сне, варево, носили солому в какой-то дом - с кровлей, но без потолка, отчего в прорехи между брёвнами лба и накатом виднелось небо в звёздах. Тут, на попонах, тюфяках, ряднине, накинув на себя, что нашлось тёплого под рукой, они легли в повалку спать: слуги, господа и холопы, мужики, жёнки и дети. Кирилл с Марией одни остались в набитом детьми и скотиной доме попа. Варфоломей едва сумел сотворить молитву на сон грядущий и, как только лёг, обняв Петюшу, так и провалился в сон.

Утром он проснулся рано. Все ещё спали, слышались дыхание и стоны. Какая-то жёнка шёпотом уговаривала младеня, совала ему сиську в рот. Храпели мужики. Воздух, вливаясь сверху, овеивал сонное царство. Снаружи уже посветлело. Стали видны начерно рубленные, ещё без окон, стены, в лохмах коры, и висящие над головой переводы будущего потолка с каплями и сосульками смолы. Варфоломей встал, укрыл Петю поплотнее рядном и шубой и стал выбираться из гущи тел, стараясь ни на кого не наступить. Отворив двери, он по приставной лесенке соскочил на холодную, в пятнах инея, землю и, ёжась и поджимая пальцы ног, пошёл в туман.

Небо уже легчало, начинало наливаться голубизной. Звёзды померкли, и рассвет уже начал вставать над преградой окружных лесов. Близко стояла деревянная островерхая церковь. Назад от неё уходили ряды изб, клетей, хлевов и амбаров. Над рекой, угадываемой по журчанию, стоял туман. С краю обрыва, к которому подошёл Варфоломей, начиналось неведомое, за которым смутно проглядывали вершины леса и крест второй церковки, повитой туманом.

Вот пахнуло ветерком. Всё ярче стал разгораться столб света над лесом. Туман поплыл, и в его волнах открылся город - сначала вершинами своих костров и бахромой едва видного частокола между ними. Городок плыл, рождая кружение в голове. Пронизанные светом волны тумана легчали, тоньшали, открывая рубленые городни и башни, вышки и верхи церквей. Наконец открылся и весь городок. Он стоял на мысу, обведённый понизу водой. К нему от ближайшей церкви вела дорога, справа и слева обрывающаяся в белое молоко.

Вот вылез краешек солнца, обрызнул золотом плывущие терема и костры, и Варфоломей, замерший над обрывом, прошептал:

- Радонеж!

Потом, когда солнце взошло, и туман утёк, открылось, что не так уж высок - обрыв, и долина реки - не так уж широка и вся замкнута лесом, и городок, возникший из туманов, опустился на землю. Виднее стали, где старые, где поновлённые, в белых заплатах нового леса, городни. И костры стены города, крытые островерхими шеломами и узорной дранью, вросли в землю, опустились и принизились. Но ощущение чуда, открывшегося на заре, так и осталось.

Подскальзываясь на тропинке, он сбежал вниз, к реке, и напился из неё, кидая пригоршнями воду себе в лицо, и засмотрелся. Над берегом доносился голос Ульянии:

- Олфороме-е-ей!

Он взмыл на обрыв и тут в лучах солнца узрел и сруб, и в стороне от него грудящихся под навесом коров, что уже мычали, подзывая доярок, и избы, и дымы из труб, и румяное со сна, улыбающееся лицо младшего братишки с отпечатавшимися на щеках следами соломенного ложа, и Ульянию, и мужиков, и баб, что, крестясь и зевая, выползли, жмурясь на солнце, и ржание коня за огорожей, верхом на котором сидел Яков, прискакавший из леса на встречу своего господина.

В городке ударили в било, и отозвалось било ближней церкви. Грудь переполняло радостью - хотелось прыгать, скакать, что-то начинать делать.

- Ау-у! - отозвался Варфоломей на голос Ульянии и вприпрыжку побежал к дому, из-за угла которого, ему навстречу, уже вышел Стефан с секирой в руке, по-мужицки закатавший рукава синей рубахи. Начался день.

Глава 2