Светоч русской земли (СИ)

Лес то заволакивало дымом, и тогда крайние деревья словно висели в чаду, то дым прижимало к земле повеявшим с вершин ветром, головы людей выныривали из тумана, свежий воздух врывался в лёгкие, и снова едучая мгла поднималась ввысь, заволакивая всё окрест.

Варфоломей ворочал, размазывая сажу и пот по лицу, временами поглядывая на Петра - не провалился бы невзначай в огненную яму. Когда ставало невмоготу, читал про себя "Отче наш" или свой любимый псалом: "Камо пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего камо бежу? Аще взыду на Небо, Ты тамо еси, аще сниду во ад - тамо еси, аще возьму криле мои рано и вселюся в последних моря, и тамо бо Рука Твоя наставит мя, и удержит мя Десница Твоя!" Ад был похож на пожогу, а спрятаться в глубине моря хотелось в такие мгновения, но после псалма становилось легче: душа, а с ней и руки и тело обретали твёрдость. Петя уже дважды уползал в лес - отлёживаться. Варфоломею хотелось того же. Но Стефан не уходил с пожоги, и, ломая себя, не уходил и Варфоломей.

Низилось солнце, темнело. Ярче горели костры. Просохшее дерево веселей занималось пламенем. В серёдине пожоги, где были навалены кучи пенья-колодья, ярел и ширился шатающийся под ветром огонь.

На пожоге появилась мать, подошла к Варфоломею и протянула берестяной жбан с квасом. Варфоломей пил захлёбываясь, не в силах даже оторваться, чтобы передохнуть. Напоив среднего сына, Мария, щурясь и отворачивая голову от огня, двинулась искать Стефана.

Костры догорели и сникли на рассвете. И до рассвета Стефан с Варфоломеем ворочали вагами костры, помогали огню, корчевали и стаскивали в кучи тлеющие сучья и хвойные лапы, которые, подсохнув, вспыхивали мириадами искр.

Стефан, - мало поев и едва соснув на опушке леса, подстелив свиту и завернув голову от комарья, - на заре снова был уже на ногах, и Варфоломей, оставшийся по примеру брата стеречь костры, у которого уже не оставалось сил, тоже встал, шатаясь, с трудом и болью разгибая члены, и побрёл за братом, ступая по горячему пеплу в огонь.

После пожоги не пришлось даже ни передохнуть, ни отмыться.

Подпирали иные заботы. Снова надо было брать в руки топоры, ворочать камни, месить глину и ладить упряжь.

Варфоломей в тот день, как вернулись с пожоги, лёг спать без вечерней молитвы. Но и обарываемый сном, скуля от боли, от жжения опалённой кожи, всё-таки поднялся, добрёл до иконы и, встав на колени, поблагодарил Господа за данные ему силы к труду. И стало легче. Одолев себя, уже сумел разогнуться, и дойти до ложа, и солому перетряхнуть. Ещё подумал, валясь, что сейчас, наверное, лицом напоминает Стефана, и - унырнул в сон.

Назавтра брат, глянув на обгорелые останки лаптей в руках у Варфоломея, процедил:

- И лапти плесть надо уметь самому! - Подумал, поджав рот, повелел. - У Григорья возьми новую пару, заутра пахать идём!

Поздно вечером Варфоломей пробрался в челядню, где грудились в кухонном чаду и дыму останние холопы Кирилла с жёнками и детьми, подсел к Тюхе Кривому, который ладил берестяной кошель... Сократив отдых и сон, Варфоломей за две недели выучился заплетать и оканчивать лапоть, постиг прямой и косой слой, уразумел, как ловчее всего действовать кочедыгом.

Тюха похваливал боярчонка. У Варфоломея был талант в руках. Каждое дело он начинал постигать старательно, не стыдился спрашивать и раз, и два о том, чего не понимал, и, отдаваясь работе, забывал о себе, не разглядывал себя со стороны, не гордился, но и не приходил в отчаяние от неудач. Потому и получалось у него быстрее и лучше, чем у прочих.

Стефан подивился умению Варфоломея:

- С чего это ты?

- Сам же баял... про лапти... надо уметь... - сказал Варфоломей. Повертев перед глазами пару лаптей, сплетённых братом, Стефан похвалил чистоту работы. Варфоломей зарозовел, и даже в жар бросило от похвалы. Редко хвалил его брат! Ещё и с того, что не замечал Варфоломей своих успехов в труде. И когда сравнялся со Стефаном в плотницком умении, не возгордился тем, продолжая считать брата мастером, а себя - лишь подмастерьем.

Пётр работал хоть и старательно, но без огня и надсады, не лез изучать каждое ремесло подряд. Когда братья брались за топоры и ваги, Пётр чаще всего возил и растаскивал брёвна конём. Когда Стефан или отец поручали ему какое-то дело, исполнял сказанное, но не более того, а на брань улыбался, не теряя спокойствия.