Светочи Чехии

– В эти минуты ваше величество тоже, вероятно, изволите забывать, что вы носите на главе корону св. Вацлава, – иначе интересы чехов никогда не стали бы вам поперек горла!

– Как ты смеешь так со мной разговаривать, негодный повеса! Учить, что ли, хочешь ты меня? – вне себя вскричал король, – Одни упрекают меня в склонности к немцам, – другие – в пристрастии к чехам! Мне, наконец, это надоело, я хочу покоя и всех вас скоро пошлю к черту.

Тут королева и Анна Оусти, которой приписывалось большое влияние на короля, вмешались и стали успокаивать Вацлава, объявившего, под конец, что прощает молодого сумасброда, во внимание к понесенному им горю, которое, должно быть, повредило ему рассудок.

Вок воспользовался этой минутой затишья королевского гнева, чтобы выпросить себе отпуск.

– Поезжай! Такая похоронная рожа, вместо развлечения, способна вызвать у меня лишь колики! – насмешливо ответил король, – Только смотри, не вздумай делать глупости, для утоления своего горя! А когда я тебя призову, то хочу видеть веселым и с запасом забавных рассказов. Всякую женщину довольно было бы оплакивать три месяца; на такую же жемчужину, как графиня Ружена, которая могла соблазнить любого фиваидского отшельника, я даю тебе времени вдвое.

Лицо Вацлава окончательно прояснилось.

Вок откланялся королю с королевой и, счастливый, что может бежать от двора, вернулся в Прагу.

Как и отец, молодой граф вступил в члены образовавшегося в сентябре союза чешских и моравских панов для охраны чистого гуситского вероучения, и первым деянием которого была посылка в Костниц смелого протеста против казни Гуса и заточения Иеронима, а равно и против несправедливых наветов, предметом которых сделалась их родина. Сверх того, под руководством трех избранных вельмож – Ченека из Вартенберга, Лацека из Краваржа и Бочека из Подибрада, – чешско-моравское панство заявляло, что дает свободу проповеди слова Божия в своих владениях, предоставляет богословскому факультету в Праге право решать религиозные вопросы на основании писания, и, в основе, решило подчиняться впредь лишь приказам национальных епископов; все же отлучение и запрещение, произносимые иноземным священством, считать за ничто.

Это было объявлением войны римской церкви и первая закладка церкви национальной. Патриотическое движение выяснялось, сторонники Гуса и чаши становились тем более сильной и опасной партией, что на этот раз и крестьянство шло за панами против короля и католицизма, узкая нетерпимость и жестокость которого все более и более волновали умы.

В Праге царило лихорадочное возбуждение; интердикт применялся с неумолимой строгостью. Ян из Иесениц, отлученный папой в течение шести лет, был изгнан из Праги и католическая партия готовилась к решительной борьбе.

Но времена теперь были иные, долготерпение народное истощилось и число сторонников чаши возрастало.

На закрытие кладбищ, отказ в таинствах и оскорбительные против Чехии проповеди пражане ответили насилием.

С криками: „Кто не работает, – тот не достоин пропитания!” народ накинулся на монастыри и дома духовенства, приостановившего богослужение, изгнал проживавших там священников и заменил их утраквистами (чашники – представители умеренного крыла гуситов).

Из столицы волнение перекинулось в провинции и выразилось нападением вооруженной толпы на Опатовицкий монастырь, который и был взят приступом, монахи изгнаны, а настоятель замучен до смерти.

С увлечением своего бурного характера Вок принимал деятельное участие в этом политическом движении, всюду первый там, где решалось какое-нибудь отважное предприятие или суровые меры.

Он очень сблизился теперь с Яном из Троцнова; ненависть обоих к католическому священству влекла их друг к другу, несмотря на коренное различие характеров обоих: насколько Ян был молчалив, осмотрителен и замкнут, настолько Вок – откровенен, неосторожен и всегда готов на какую-нибудь безумную выходку. Однако за последнее время молодой граф значительно изменился: потеря Ружены поразила его глубже, чем можно было предполагать, а перенесенные волнения подействовали на его здоровье.

В течение нескольких недель кипучая работа поддерживала в нем нервное возбуждение, но затем гнездившаяся болезнь вдруг свалила его…

Перед смертью, Ружена выразила желание быть погребенной в Рабштейне, рядом со своими предками.

После долгого, тяжелого пути Брода доставил, наконец, тело в древний замок, но посланный им нарочный с извещением о прибытии застал Вока в горячке, между жизнью и смертью.

Наступала весна, оживала природа, и с убранных пестрым, цветочным ковром полей веяло чистой, бодрящей молодой силой.

В капелле Рабштейнского замка совершалось отпевание Ружены.