Светофор, шушера и другие граждане

Стучит дятел.

Сиреневые кусты отражаются в воде. Душит душу аромат черемухи.

Кукует кукушка.

«Ку-ку…»

…Стройные колоннады сосен держат синий небесный купол.

Василиса присаживается со стариком на скамейку. Достаёт из холщовой сумки свердловскую булку. И два сока с трубочкой. Булку делит напополам.

Вторую половину протягивает старику.

Глаза ее улыбаются. В них, как в Бездонном озере, плещутся золотые рыбки…

Старик счастлив.

«Напишу на нее завещание! – пылко думает антиквар, наблюдая, как девушка щедрой рукой крошит свою половину булки уткам. – Заверю его у нотариуса. Так, чтобы никто не смог опротестовать!»

Пусть все останется ей:

Ее любимый Левитан…

Брюллов…

Врубель…

Квартира.

Ковры.

Дворцовая мебель.

Дом на берегу Черного моря.

Счет в Швейцарском банке…

Яхта.

Все!

И яйцо Фаберже на платиновой подставке.

По щекам старика текут слезы умиления. Его душа порхает возле Василисы лимонницей.

Вечереет…

Солнце опускается в камыши.

Но вот ей кто-то звонит, и ей, оказывается, уже пора бежать…

На занятия.

– Прощайте, Василиса! – лопочет влюбленный старик.

– До завтра, Николай Александрович! – ласково улыбается черт и нежно целует старика в повисшую щеку…

Но еще не успеет остыть этот поцелуй на щеке старика, еще не растает в воздухе серебряный смех чертовки, как старик, пройдя в гостиную, увидит распахнутую дверцу шкафа и пустую полку от яйца Фаберже.

Увидит и, схватившись за сердце, медленно сползет вниз, на индийский ковер, так и не успев написать завещания…

Лифт

Зима, как говорится, злилась недаром. Прошла ее пора.

До свидания.

Однозначно. Через арку и вниз, налево, к шоссе Энтузиастов; в направлении гаражного кооперативного товарищества «Железнодорожник». То есть на север к пингвинам и ледовитым айсбергам.

Лед тронулся! Господа люди! Ура! Ветер шепчет, что скоро расцветут не только одуванчики на проталинах ТЭЦ, но и вообще все расцветет и запахнет. Заколосится и взойдет.

Так что, уважаемые любители половить рыбку в мутных льдах, посреди Крылатского водохранилища, поосторожнее там.

Жизнь одна. Здоровье не железобетонное. И его, как говорится, ни за какие деньги…

Не продашь и не купишь.

В общем, не то чтобы уже просто совсем Весна, но уже все-таки весна. И небо то высоко. То низко. То грачи прилетели. То вроде бы это не грачи, а опять эти вороны…

Но чирикают воробьи.

Они не канарейки, конечно, и не соловьи… Но что-то в них есть определенно милое сердцу простуженного бледного и худого жилистого горожанина.

Какой-то намек на грядущее счастье.

Вроде этих бессмертных строк:

«Мы выжили! Мы дожили! Мы живы! Живы мы!» – искренне восклицает за воробьев поэт.

Итак…

Зимняя шкура слезала с города медленно. В парках лежали неподвижные лиманы луж.

На бульварах обнажились цементные лишаи и глиняные ямы.

По вольерам Московского зоопарка, угрюмо озираясь, расхаживали туда-сюда похожие на шакалов белые медведи.

Хмуро прыгали кролики. А может быть, дикобразы.

Из нор высовывали полинявшие хоботы муравьеды.

В закрытых помещениях удушливо пахло жирафами и слонами.

По веревкам лиан весело скакали гориллы. Гориллы и обезьяны! Вот это замечательное зрелище! Прыг-скок! Особенно хороши макаки. Есть на что посмотреть нам с вами, товарищи!

(Говорят, что, когда сатана задумал создать человека, у него вышло это…)

Ну, или нечто подобное.

То есть вот эта макака и та симпатичная горилка. Если как следует приглядеться, то можно уловить некоторое, отдаленное сходство.

Особенно в выражении глаз.

Некоторая тоска.

Честно признаться, скажем, без всякого энтузиазма, – несколько удручающее зрелище…

Но!

Но справа и слева уже пробивается из-под мусорных залежей первая несмелая травка.

В облаках повисли каркасы новостроек. Бодро шмыгают крысяки, катаются в лужах обезумевшие от счастья коты. Мусорные контейнеры дали течь, и из них дружно побежали к канализационным люкам вешние ручейки…

Наступала Весна!

Неумолимая и прекрасная.

Звенела капель.

Было восемь часов утра.

Жил-был в третьем подъезде, в однокомнатной квартире, самый одинокий человек на свете, Андрей Иванович Доходяко.

И вот в восемь утра весны он застрял в лифте.

Застряв в лифте, Андрей Иванович первым делом попрыгал. Это не помогло. Андрей Иванович нажал кнопку «вызов». Из окошка диспетчерской зашипело.

В кабинке одновременно с шипением погас свет.

Доходяко обомлел.

Беспомощно стоял он в окружившей его непроглядной тьме. Из лифтовой щели сочился призрачный свет свободы.

Жизнь остановилась.

Вернее, нет, жизнь продолжалась! Продолжалась снаружи лифтовой кабинки. Там, на свободе, за стенами захлопнувшейся за Доходяко лифтовой клетки, по-прежнему текли ручьи, пели грачи, таяли сердца и проседали копченые снежные корки.

Пойманный постучал.

(Сперва нерешительно и несмело.)

Погромче.

И еще раз.

Попрыгал.

Стал нажимать все кнопки по очереди. Потом по нескольку разом. Одновременно.

Ничто не помогало.

Кабинка оставалась темна и неподвижна.

Несчастный беспомощно задышал. Укусил палец. Это тоже не помогло.

– Выпустите меня… – жалобно пролепетал несчастный.

В окошке диспетчера зашипело.

Шипение вселило в Андрея Ивановича надежду.

«Выпустите меня!» – попросился он снова.