И Каролина вдруг поняла, что больше не может пестовать в себе ненависть к этой женщине, ведь Альва была так добра и к Эмили, и к Шарлотте. А теперь вот и к ней тоже. Она хотела извиниться за свое отношение к ней в прошлом, но слова не шли с языка. Поэтому она просто сжала руку Альвы, думая: если бы тогда, много лет назад, Альва знала, что не деньги, не роскошные особняки и балы, а ее доброта покорят
Вернувшись вместе с Альвой в бальную залу, Каролина увидела, что буйное веселье и вовсе приобрело характер умоисступления. Дамы, позабыв про приличия, по очереди отплясывали с волосатым коротышкой-принцем под хлопки и подбадривающие возгласы джентльменов, которые, встав кругом, чокались бокалами вина и шампанского. В какой-то момент шимпанзе улизнул из объятий Вильгельмины Браунинг, и гости начали ловить его, сметая со столов посуду и опрокидывая на пол стулья.
Тут-то Каролина и поняла, что она слишком задержалась на балу. Гарри Лера она обожала, но в силу своего возраста угнаться за ним уже никак не могла. Она не имела ни малейшего желания участвовать в этом шутовстве и поняла, что скучает по тому обществу, каким она его знала. И по Томасу. Ей его не хватало. Больше всего на свете сейчас она хотела оказаться дома, в своей гостиной, хотела в спокойной обстановке сидеть и слушать, как он ей читает.
Глава 60
Три дня валил снег. В среду, 10 февраля 1897 года, снегопад наконец прекратился, но температура резко понизилась. Альва и Оливер подъезжали к отелю «Уолдорф», где чета Брэдли Мартин давала бал. В заднее окно кареты Альва смотрела на заснеженный город, искрившийся и переливавшийся в сиянии луны. Было так морозно, что ее руки в перчатках, спрятанные в норковую муфту, окоченели. Пятая авеню была запружена экипажами. К своему удивлению, Альва увидела, что вдоль улицы стоят по колено в снегу мужчины и женщины в изношенных пальто и шерстяных шляпах. Все протестующие – члены Популистской партии – держали в руках плакаты с надписями: «Блага – народу», «Справедливость – это умеренность», «Бароны-разбойники, убирайтесь восвояси». Полицейские пытались сдерживать пикетчиков. Разгневанная толпа кричала, скандировала: «Ни стыда, ни совести!», закидывая снежками и бутылками элегантные экипажи, что подкатывали к отелю.
Альва встретилась взглядом с одной женщиной, стоявшей у обочины с плакатом «Бароны-разбойники – ненасытные твари». Глаза у нее были запавшие, потрескавшиеся губы дрожали от холода. Она сердито погрозила ей кулаком, – словно ножом полоснула. Альва вдруг остро осознала, что ее туалет герцогини Девонширской стоит двадцать пять тысяч долларов, а инкрустированные золотом латы Оливера – десять тысяч долларов. С тех пор, как они выехали из дома, он все жаловался на неудобство своего маскарадного костюма и даже на время снял оплечья, латную юбку и латные рукавицы, чтобы можно было сидеть в экипаже.
После недавней жесткой критики роскошества балов в прессе Альва и другие светские дамы предпочли заказывать туалеты не в Европе, а прибегнуть к услугам нью-йоркских портных, – чтобы обеспечить работой местных трудящихся. Но, судя по всему, протестующие не оценили их помощь, да и что бы они подумали, если б узнали, что и Альва, и Оливер надели свои костюмы в первый и последний раз.
Женщина на обочине снова стала грозить кулаком, и Альва невольно отвернулась, чувствуя, как у нее участился пульс, а в ушах отдается биение сердца. Что-то ударилось в стенку их экипажа. Альва вздрогнула, схватилась за Оливера. Едва они вышли из экипажа, к ним подскочили два лакея. Зонтами закрывая напуганную Альву и ее мужа от летящего в них мусора, они поспешно сопроводили обоих в гостинцу.
С мыслями о протестующих Альва ступила в отель. В глаза бросались пышное убранство, дорогие костюмы. Какое бесстыдное хвастовство! Альву переполняло чувство вины. В сопровождении лакея в ливрее XVI века и напудренном парике Альва поднялась на второй этаж, где находились уборные. Рядом стояла камеристка, готовая помочь гостям привести в порядок костюмы и прически, растрепавшиеся по дороге в отель. Было время, когда Альва отдала бы что угодно, лишь бы попасть на такой вот бал, но сейчас, сидя за туалетным столиком, она стыдилась посмотреть на себя в зеркало.