Свежеотбывшие на тот свет

Я не помню, что мы там ели, у Режин, возможно, я записал это в моём дневнике того времени, эти дневники того времени хранятся у знакомых в Париже. И там, я воображаю, написано: ели то-то и то-то, возможно, всего-навсего курицу, Режин была поклонницей простой еды. Жаклин, моя Жаклин как-то, многие годы спустя, умудрилась прислать мне в тюрьму (!) письмо из Panama City, из люксового отеля, и письмо её меня порадовало. Чёрт её знает, жива ли она ещё, никогда не унывающая подружка моя? У неё было десятка полтора платьев от Сони Рикель. Они дружили, и потому у Жаклин скопилось много полосатых матрацев «Рикелей».

Феномен «модельер» родился, конечно же, в беспокойном Париже, гостеприимном городе, куда стекались все фрики человечества и развивали там свои таланты. Румынско-еврейско-русской довольно деловой Соне где ещё светило стать звездой, как не в Париже, городе, обожавшем и фриков, и задохликов. И поощрявшем их.

Так и вижу её, уже измятую жизнью собачку, прикорнувшую на плечо Поля с его маслянистыми чёрными глазами, упорного, жизнебьющего фонтана, этого Поля, от которого её задохлость явно получила огромное удовольствие.

«Гуд бай, Соня!» – тебя уже нет среди нас. Если верить художнику Игорю Андрееву, лет за восемь до её смерти он присутствовал на открытии бутика Рикель на бульваре Сен-Жермен, то победоносная старушка-задохлик передала мне привет. Цитирую письмо Андреева:

«Нам выпала честь сопровождать Соню до лимузина, ожидающего у подъезда, она еле шла, опираясь на трость. Жаловалась, что даже с деньгами трудно жить, суставы болят… Лишь яркие, красного цвета волосы блестели неоновым оттенком над бледным лицом. “Лимонову передайте привет, он мне очень нравится”, – прощаясь, произнесла она».

Ну, что скончалась она, пусть и задохлик, в возрасте 86 лет, во главе целой Fashion-империи. Неплохо для болезненной дочки русско-румынской еврейской семьи. Так и прожила рыженькой. Задохликом. Отогреваясь на груди Парижа.

Эрнст

На спине у него были раны. Зажившие, конечно же. В одну из них можно было поместить пару фаланг указательного пальца. С некоторого расстояния рана выглядела как дополнительный вход в его тело. Тёмная такая расселина в скале. Я помню, что он нам свою дыру в спине охотно демонстрировал. Может, он поэтому и стал скульптором, от расселины (расщелины) в его собственном теле. Меня привели к нему где-то году в 1968-м, тогда у него была неудобная высокая и узкая мастерская на Сретенке.

«Там на Сретенке-старушке в полутемной мастерской, где на каменной подушке спит Владимир Луговской / скульптор Эрнст глину месит / Руководство МОСХа бесит / Не даёт уснуть Москве», – вспоминаю я стихотворный кусок его друга, тоже фронтовика, поэта Межирова, вот туда и привели. Предполагаю, что привели меня вместе с художником Вагричем Бахчаняном, приехав из Харькова, мы тогда ходили знакомиться со столичными знаменитостями вместе.

Невысокий, крепкий, подвижный, ещё не седые волосы, Эрнст (в 1968-м, получается, ему было всего 43 года) заставлял нас показывать работы и читать стихи. То ли ему действительно были небезразличны работы художников и стихи поэтов, то ли он играл в небезразличного мэтра, покровительствующего и приветствующего молодые таланты. А может, и то и другое. И чуть-чуть подлога, и искренний интерес.

Уже после его смерти (а умер он в августе 2016-го на 92-м году жизни в Нью-Йорке в больнице Стони Брук, был госпитализирован с сильными болями в желудке) я почитал его воспоминания. И пришёл к выводу, что самыми интересными людьми для него были советские партийные чиновники. Ими он был занят, их дружбой гордился. О нас же, окружавших его, о людях контркультуры он отзывался покровительственно или даже с пренебрежением.

Хрущёвский наскок на него самого на выставке в Манеже был для него как крещение, как второе рождение, причём важнее первого. Хрущёв на выставке назвал его скульптуры «дегенеративным искусством» и задал Эрнсту злой вопрос: «Почему ты так искажаешь лица советских людей?» Эрнст Неизвестный зла не удержал, и когда семья Хрущёва обратилась после смерти Никиты, Никитки, «Хруща» к Неизвестному с предложением сделать отцу памятник, Неизвестный охотно согласился. И памятник был сооружён и до сих пор стоит над могилой Хрущёва на Новодевичьем кладбище. Из кусков чёрного и белого мрамора.

Я, кстати, так случилось, присутствовал при встрече Неизвестного с сыном Никиты Хрущёва – Сергеем. Точнее, я не присутствовал. Эрнст выставил нас, я был с кем-то, оповещённый по телефону, что к нему идёт Сергей Хрущёв, но мы остались во дворе из любопытства. Хрущёв-младший пришёл в колхозном картузе и дикого вида непромокабле, как сказал бы писатель Лесков. Был он похож на запоздавшего по времени председателя колхоза, на такую дубину стоеросовую. Но это было до смерти Хрущёва-старшего, возможно, в 1969-м или 1970 году.