Свежий ветер дует с Черного озера (СИ)

Иногда — очень редко — у Гермионы все же выдавались свободные дни: периодически Лорд действительно бывал слишком занят; изредка, между делом, он упоминал что-то о грядущем захвате французского магического правительства или о планируемом изгнании гоблинов (ей было бы очень интересно узнать подробности, но он редко выходил за рамки коротких комментариев, да и в целом был немногословен, и никогда, никогда не отвечал на вопросы, «не имеющие отношения к делу»!). Долохов иногда сопровождал его, и тогда, предоставленная сама себе, Гермиона могла весь день провести в библиотеке, либо ходила по мэнору, приводя в порядок место, где — снова по стечению обстоятельств — она теперь могла сказать, что жила. Она со свойственной ей аккуратностью и педантизмом планомерно исправляла все несовершенства, попадающие в поле ее зрения: от щелей в окнах и давно оплывших свечных огарков, требующих немедленной замены, до наскоро залатанной кем-то дыры — и откуда она только взялась?! — в стене возле входных дверей; исправить эту топорно исполненную магию удалось небыстро, но все же удалось: в конце концов она смогла добиться того, чтобы испорченный фрагмент каменной кладки стал неотличим от остальной ее части. Лорд Волдеморт, однажды обнаруживший её за этим занятием, презрительно скривился: «Ты бы прекрасно заменила домашнего эльфа». Гермиона покраснела, кажется, от кончиков пальцев до корней волос.

Волшебница перелистнула страницу, а потом раздраженно захлопнула «Египетские проклятия». Читать не получалось, она слишком устала. Откинув голову на спинку кресла, прикрыла глаза. Вот бы Нагайна догадалась приползти…

Со змеей у них царило абсолютное взаимопонимание, если не сказать больше — настоящая любовь, насколько это чувство доступно было рептилии, и она значительно прогрессировала после того, как волшебница пришла в себя. Гермиона радовалась ей, будто старой подруге, скучала, если долго не видела, и это чувство, определенно, было взаимным. Нагайна, правда, проявляла его по-своему: несколько раз она приносила ей прямо в кровать тушки убитых животных — дважды это были крысы и буквально на днях еще какой-то грызун, названия которого Гермиона не знала. Она каждый раз взвизгивала от омерзения и, с трудом преодолевая рвотные позывы, левитировала трупики за окно. Змея же страшно обижалась и уползала восвояси с угрожающим шипением — и Гермионе потом приходилось искать ее по всему огромному дому, чтобы попросить прощения. Особенно запоминающимся оказался последний раз: избавившись от «подарка», девушка бросилась в коридор за стремительно уползающей четырехметровой красавицей, нагнав ее у каких-то дверей. Опустившись на пол, она долго шептала извинения и нежные слова, поглаживая ее по плотному чешуйчатому туловищу, как вдруг двери распахнулись, и только тогда Грейнджер поняла, что снова оказалась в том же самом месте, где однажды в одной простыне, только очнувшись, искала своего Лорда. По всей видимости, у Пожирателей Смерти как раз закончилась очередная сходка, и они, выходя по одному, по двое, смотрели на открывшуюся картину кто со страхом, кто с неприязнью; а кто-то вообще старался спрятать взгляд, лишь бы не видеть этот странный тандем: внушающую первобытный ужас смертоносную рептилию и юную девушку в шифоновом платье. И только в глазах Темного Лорда, что вышел вслед за остальными, она могла поклясться, промелькнуло что-то, растекшееся в ее сознании патокой странного довольства. Он прошипел что-то на парселтанге, и Нагайна тихо отвечала ему, высовывая раздвоенный язык.

Сбежать бы к белым скалам, найти бы друзей, пусть бы все было как прежде…

Гермиона с немалой долей вины чувствовала себя избранной, особенной. Звучало ужасно, но было правдой: столь долгожданные занятия магией с лордом Волдемортом превзошли ее самые смелые ожидания.