Священные изображения и изображения священного в христианской традиции

Вместе с тем не все образы почитались в одинаковой степени, потому что не все обладали одинаковой силой. Фресковая живопись воспринималась как имеющая декоративный и исторический характер не только на Западе, но в ранний период и на Востоке. Любая из икон обладала несравненно большим значением и почиталась как место возможного проявления благодати⁵⁵. Отдельное изображение создавало впечатление физического присутствия и возможности непосредственного контакта. Такое восприятие усиливалось благодаря перемещению образа, то есть когда он менял свое местонахождение, как живое лицо, или когда его по праздникам освобождали от обычно скрывающей его завесы, и он являлся во всем своем величии. Кроме того, в практике демонстрации почитаемых образов существенную роль играли процессии с иконами. Во время праздничных процессий особо почитаемую икону несли под балдахином, бывшим уже в дохристианской античности эмблемой верховной власти. Иконы, участвовавшие в процессиях, как культовые образы античности, украшались венками, венцами или их даже одевали как реальных персон⁵⁶. В такой культовой «инсценировке» образ обретал как бы собственную жизнь, действовал как индивидуум, который нельзя было перепутать с другими списками образов. Легенды о его происхождении и чудесах придавали ему ореол. Те иконы, которые уже проявили себя, воспринимались как реликвии и становились объектом особого культа. Как показали события VIII в., культовые изображения на Западе имели значение именно потому, что они являлись реликвиями – как и мощи святых, они обладали возможностью сообщать благодать, которая была доказана чудесами, но все остальные образы, сила которых не была проявлена прежде, воспринимались лишь как напоминание об оригинале. В Византии VI–VII вв., где культ икон также начинался с чудотворных образов, еще не было учения, которое разъясняло бы сущность иконы и оправдывало ее почитание, но уже существовали представления о том, что любой образ, правильно воспроизводящий оригинал, является местом присутствия божественной благодати и энергии, даже если его сила еще не была доказана. В представлениях об иконах здесь изначально существовало предпочтение, отдаваемое определенным спискам. Онтологические отношения между оригиналом и его отображением должны были придавать изображению критерий подлинности. Было важно не насколько художественно изображен святой, а насколько правильно, так что не могло существовать множества правильных портретов, а только один. Классическим доказательством подлинности являлось чудо. На Востоке к началу VIII в. значение, приписываемое иконе, находилось на такой высоте, что изображение Христа в человеческом облике воспринималось как свидетельство его реальности. Эта мысль, получившая теоретическое обоснование и законченную форму в процессе иконоборческих споров, содержалась уже в 82-м каноне Вселенского Церковного Собора, заседавшего в 692 г. в Константинополе (так называемого Трулльского), который определил отношение Церкви к условносимволическим изображениям, практиковавшимся с раннехристианской эпохи: «На некоторых святых иконах изображается агнец, на которого Иоанн Креститель указывал перстом, агнец, избранный образцом милости и заранее указывавший на нашего Истинного Агнца и нашего истинного Бога Христа согласно ветхозаветному закону. Мы отклоняем древние прототипы и тени, как они были переданы Церкви в качестве скрытых указаний на истину. Мы предпочитаем милость и истину, так как мы воспринимаем их как исполнение закона. Если закон на глазах у всех будет изображен, то мы устанавливаем, что Агнец, взявший на Себя грехи мира, отныне должен изображаться на иконах как наш Бог Христос в Его человеческом облике (вместо изображения как древнего агнца), ибо мы тем самым познаем меру унижения божественного Логоса и потому что мы далее через это приходим к воспоминаниям о Его деяниях во плоти, о Его страданиях и о Его избавительной смерти, то есть о тех событиях, которые принесли миру избавление от древнего проклятия»⁵⁷. Смысл этого постановления в том, что изображения, косвенно указывающие на Христа, подвергают сомнению реальность его воплощения в человеческом теле и действительность его искупительной смерти. Если истина провозглашается во всеуслышанье, то намеки на истину неприемлемы и служат лишь ее уничижению. Эта точка зрения, которая во время иконоборчества была опять подхвачена, относится к определению реальности изображения.

Если Христос действительно существует, нет альтернативы для его изображения. Образ получает тогда ранг исповедания. Кто исповедует Христа, тот исповедует также его образ. Символ, которым является икона Христа, должен являть реальность, а не указывать на нее.