Представляется, что восприятие религиозных символов в этот период должно было соответствовать общему характеру христианского миросозерцания, утверждавшему несовместимость материи и божества, то есть невозможность для объектов чувственного мира, служить соединением двух сторон реальности. Очевидно, что символы крещения и евхаристии, относительно наличия и понимания сущности которых в то время высказываются противоположные мнения среди исследователей, имеющих разную конфессиональную принадлежность, не могли служить «обожению» человека, как это следует из православного понимания, утверждающего непрерывность и изначальность собственной евхаристической традиции. Католический вариант, предполагающий лишь духовную трансформацию человека в результате причащения плоти и крови Христа, реально присутствующих в евхаристии, также был вряд ли возможен в то время, поскольку для этого необходимо было бы признать, что предметы физического мира – хлеб и вино, приносимые на евхаристии, служат в то же самое время воплощением божественного. Вероятно понимание этого вопроса в христианстве вплоть до середины II в. было сходно с протестантским и заключалось в признании субъективно-психологической значимости всех религиозных символов, при этом значение символа вообще для религиозной жизни было минимальным по отношению к последующим эпохам. Ведь согласно религиозным воззрениям первых христиан, никаких точек соприкосновения между материальным миром, к которому неизбежно принадлежали символы, и божественным, быть не могло. Все попытки людей соединить эти несоединимые части были заранее обречены на неуспех, да и не нужны, поскольку сам Спаситель должен был в ближайшее время «примирить небо и землю». В этот самый ранний период христиане жили ощущением непосредственной близости Христа, верой в то, что спасти их должен он сам. Он лично есть гарантия того, что все обещанное произойдет. Представляется, что причина отсутствия христианского изобразительного искусства в этот период так же коренится в специфике мироощущения, характерного для первых христиан, объясняется не только стремлением подчеркнуть свою инаковость по отношению к язычеству, но и, в первую очередь, признанием бесполезности и ненужности для спасения символов религиозного искусства.
Чем дальше в прошлое отодвигалось то время, когда Христос явился людям, тем больше теряло остроту переживание приближающегося второго пришествия, поскольку срок его отодвигался в неопределенное будущее. Были теперь и такие среди христиан, кто сомневался в том, что оно наступит. Климент Римский в 1-ом послании коринфянам пишет: «Посему не будем сомневаться и душа наша да не отчаивается о превосходных и славных дарах Его: да будет далеко от нас сказанное в Писании, где оно говорит: несчастны двоедушные, колеблющиеся душой и говорящие: это мы слышали и во времена отцов наших, и вот мы состарились, но ничего такого с нами не случилось».4 Наиболее ярко наличие перемен, постепенно появляющихся в умонастроениях христиан, отражено в «Пастыре» Гермы, написанном, как предполагается, в первой половине II в. Автор описывает видение, в котором Церковь предстает в виде строящейся башни, за стенами которой могут найти себе спасение все праведники и, прощенные Богом, грешники. Он призывает поторопиться с раскаянием, так как строительство скоро будет завершено, и тогда наступят последние дни, которые будут означать для одних – гибель, а для других – жизнь вечную. Это произойдет вопреки мнениям «сомневающихся, которые помышляют в сердцах своих, будет ли это или нет»5. Он с горечью и сожалением указывает, что христианская жизнь начала утрачивать то совершенство, которым она обладала в «апостольский век» и призывает к необходимости покаяния, возврата к первоначальной чистоте. Крайне остро звучит здесь тема отрицания «мира», преданности «мирским делам». Автор напоминает «забывшимся, несмысленным, двоедушным и жалким» людям, что «все это чужое и под властью другого». «Итак, если знаете ваше отечество, в котором имеете жить, то зачем здесь покупаете поместья, строите великолепные здания и ненужные жилища?» 6