Священные речи. Похвала Риму

45. Когда эти выступления закончились, мне приснилось, что я должен пожертвовать серебряный треножник — в знак благодарности Богу и в память о хоровых выступлениях, которые я устроил. И у меня уже было готово следующее двустишие:

Сам и творец, и наградам судья, и хоров предводитель
Это, о Царь, тебе дал в память устройства хоров.

После этих строк были еще две, в одной из которых содержалось мое имя, а в другой — что это произошло по велению Бога. Но Бог был сильнее меня. То ли в тот самый день, когда нужно было осуществить приношение, то ли незадолго перед этим, на рассвете или до рассвета мне явилась божественная надпись с такими словами:

Эллинам небезызвестный, принес Аристид меня Богу,
Правящий конный бег к вечности мчащихся слов.

Мне приснилось, будто я это написал и собирался посвятить Зевсу. Поэтому я обрадовался во сне, а едва проснувшись, крепко ухватился за эту надпись, заучивая и повторяя ее, чтобы она не ускользнула незаметно из памяти. Так я ее запомнил.

46. После этого я, жрец и служители храма, посовещавшись, решили сделать приношение в храм Зевса-Асклепия, ибо не было места более подходящего, чем это. Так пророчество, посланное мне во сне, осуществилось. Треножник стоял под правой рукой Бога, а на нем было три золотых изображения, по одному на каждой ножке: Асклепия, Гигиеи и Телесфора. На нем была сделана надпись, и приписано, что она взята из сна. Зевсу Олимпийскому я тоже посвятил надпись и другое приношение, так что Божье вещание в любом случае было исполнено.

47. Когда же надпись была сделана, во мне проснулось еще большее рвение, и я решил предаться красноречию. Ведь мое имя будет жить и среди потомков, раз Бог назвал мои речи «мчащимися к вечности».

48. Это все о хоровых выступлениях. А немного спустя — не помню, когда точно, — мне явилось такое сновидение. Приснилось мне, будто я стоял у алтаря нашего родового храма Зевса Олимпийского.[137] А когда на людной рыночной площади началось собрание, то священный вестник, стоя у подножья статуи Бога, со всеми званиями провозгласил мое имя, словно меня публично награждали венком. И, как в народном собрании, когда венчают золотым венком, вестник добавил, что это мне «за речи», и подтвердил словами: «Ибо он непобедим в искусстве речей».

49. После этого объявления перешел я в сад Асклепия, расположенный перед моим отеческим домом. И здесь, справа от храма, я обнаружил общий памятник мне и Александру, сыну Филиппа,[138] разделенный посередине перегородкою. С одной его стороны покоился Александр, а с другой — было оставлено место для меня. Встав рядом и наклонясь вперед, я наслаждался дивным ароматом благовоний. Одни воскурялись над его надгробием, а другие предназначались мне. Я обрадовался и догадался, что мы оба удостоены высочайшей чести, он — за силу оружия, а я — за силу слова. И, кроме того, пришло мне в голову, что как был велик он в Пелле,[139] так и мною ее жители гордились. Вот что я услышал и увидел во сне. И я догадался, сказав самому себе, что одно я видел будто бы около храма Зевса, а другое — у храма Асклепия, перед нашим домом.

50. Что же касается дальнейшего, то если можно, пусть об этом будет сказано и написано, а если нет, Ты, владыка Асклепий, позаботься вразумить меня, дабы я изложил это без помехи.

Сначала мне привиделась статуя с тремя головами и вокруг голов вся сияющая огнем. Затем, что мы, служители, стоим рядом, как бывает, когда поется пеан, и я едва ли не в числе первых. И тут Бог в виде своей статуи кивает в сторону выхода. Тогда все остальные вышли, повернулся уходить и я. Но Бог мановением руки указал мне остаться. И я, радуясь этой чести и тому, сколь я предпочтен остальным, воскликнул: «Единственный!», — подразумевая, конечно, Бога. А Он ответил: «Это ты».

51. Это слово, владыка Асклепий, для меня дороже всякой человеческой жизни, сильней любой болезни, больше любой радости. Оно дало мне силу и желание жить. И то, о чем я сказал, значит для меня не меньше, чем вся прежняя честь от Бога.

52. А однажды я услышал такое наставление о моем красноречии и общении с Богом. Было сказано, что мой разум должен отрешиться от своего состояния, отрешившись — соединиться с Богом, а соединившись — превзойти свою человеческую сущность. И ни то, ни другое не должно удивлять — ни то, что он превзойдет ее, соединившись с Богом, ни то, что он, превзойдя ее, соединится с Богом.

53. Имя же Феодор[140] дано мне было так. Приснилось мне, будто кто-то из жителей Смирны поприветствовал меня: «Здравствуй, Феодор!» Кажется, было это даже в присутствии азиарха.[141] И я принял это обращение, ибо все во мне было действительно даром Бога. После этого мне приснился такой сон.