«Священные войны» Византии

На Востоке решения Собора были восприняты безоговорочно, но иначе сложились дела на Западе. Там возник раскол, длившийся десятилетия, и для прекращения его император отправил в ссылку основных своих идейных противников – диакона Рустика и Феликса, а заодно с ними и самого понтифика. Но уже 8 декабря 553 г. Вигилий в послании к Константинопольскому патриарху Евтихию признал свой протест против «Трех глав» безосновательным, а 23 февраля 554 г. повторил собственное признание в документе «Constitutum de damnatione trium capitulorum», предназначенном, как можно понять, только для западных епископов[325]. Простив папу, летом 554 г. император разрешил тому вернуться в Рим. Но по дороге Вигилий умер в Сицилии.

Его преемник папа Пелагий I (556—561), ранее активно содействовавший Вигилию, без колебаний принял V Собор. В извинение того, что папа Вигилий не сразу осудил «Три главы», он в своем послании к епископу Илии Аквилейскому и другим епископам Истрии, также не принявшим V Вселенский Собор, отмечал, что все дело в незнании латинянами греческого языка (!). Конечно, это было грубой натяжкой, но за ней скрывалось главное – Рим признал правоту императора[326]. Однако, как и следовало ожидать, раскол на Западе временно только усилился. Тосканские епископы считали Вигилия еретиком, их мнение разделяли и франкские архиереи; некоторые епархии не вступали в общение с Римом вплоть до конца VII в.[327]

Пожалуй, самое интересное в данной истории заключается в том, что новый понтифик ранее был широко известен как личный враг императора и его декрета об осуждении «Трех глав». Он помогал Вигилию в написании конфронтационных посланий царю и даже по царскому указу провел некоторое время в заточении за оскорбление царского величества в константинопольских монастырях. Там он написал большую апологию «Трем главам» и даже обвинил папу Вигилия в нерешительности. Но, как видим, св. Юстиниан не побоялся выдвинуть кандидатуру именно этого человека на пост Римского епископа и не прогадал. Как честный человек, Пелагий во всем разобрался и стал ярым приверженцем V Вселенского Собора[328].

Вскоре после смерти папы Вигилия, когда раскол на Западе деятельными усилиями других понтификов был преодолен и V Собор получил повсеместное признание, для Рима встал актуальный вопрос: каким образом оправдать своего предшественника. Интересную попытку предпринял папа Пелагий II (579—590), заявивший в одном из своих посланий следующее:

«Вы прибавляете, – пишет он адресатам, – что сначала и Апостольский престол в лице папы Вигилия, и все предстоятели латинских провинций твердо противостали осуждению “Трех глав”. В этих словах мы замечаем, что та же самая вещь, которая должна была бы вас призвать к согласию, отвлекает вас от него. Ведь латиняне, а также люди, незнакомые с греческим языком, поздно узнали свою ошибку потому, что не знали языка. И им тем скорее должно верить, что их твердость не оставляла спора до тех пор, пока они не осознали истину. А если бы они согласились опрометчиво, прежде чем осознали истину, то ваша братская любовь справедливо смотрела бы на них с презрением, но они согласились после долгого труда и после того, как долгое время спорили, даже до обид»[329].

Конечно, эти аргументы абсурдны. Более того, как легко убедиться, они идут вразрез с обычным утверждением предстоятелей Римского престола, будто Вселенские Соборы созывались их велениями (в отношении V Собора такой тезис просто нелеп и смешон), и будто бы Соборы провозглашали лишь то, что высказывал понтифик.

В литературе иногда встречаются попытки умалить достоинства V Вселенского Собора, а, следовательно, и императора св. Юстиниана Великого. Но послушаем, что сказал по этому поводу один авторитетный автор. «Пятый Вселенский Собор, – пишет он, – нередко оценивается негативно. Иногда – резко отрицательно. Такая оценка основывается не на внутреннем достоинстве Собора, а на его исторических обстоятельствах и последствиях. Для католиков Собор являет вопиющее несоответствие догмату папской “непогрешимости” и вообще представлениям о канонической роли папы в Соборах. Последствия Собора не были во всем таковы, какими их хотели увидеть инициаторы Собора. Большие массы окраинного населения, иногда целые народы, так и не приняли Халкидон. Но, думается, в области греческого богословия Собор был решительной и решающей победой, которая положила предел столетнему творческому цветению “монофизитского” богословия. С тех пор монофизитство консервируется в элементарных формулах-лозунгах и окончательно становится знаменем окраинного антиимперского национализма. Отныне в греческом богословии пересмотр Халкидона был невозможен. Появившееся позднее монофелитство было попыткой компромисса с антихалкидонитами без отречения от Халкидона»[330].