Святая и грешница

Все думаю и думаю о моем учителе, Ченнино Ченнини. Я проработал у него пятнадцать лет. Он научил меня всему, что я умею. А он в свое время двенадцать лет провел в обучении у Аньоло Гадди, который работал в мастерской своего отца Таддео. А тот двадцать четыре года учился у гениальнейшего из гениальных, у великого Джотто. Во мне живет великая традиция. Но только теперь я могу ее достойно продолжить. С Божьей помощью.

18-е марта

Старейшины задумали посетить церковь в то время, когда я работаю. Я не посмел им отказать, но на душе стало неспокойно. Что им надо? Что они ищут? Почему не могут подождать, пока я не закончу картину?

Что-то кроется за замкнутым выражением их лиц. Когда мы идем в церковь или из церкви и встречаем кого-то из Старейшин, они немедленно отворачиваются, вместо того чтобы приветствовать нас. И это те самые люди, что просили меня написать картину и были со мной так обходительны и любезны!

19-е марта

Сегодня приходили Старейшины. Они смотрели только на Марию. Так я называю ее про себя. Неспокойно мне. Именно теперь не хочется, чтобы мне мешали.

Если они чем-то недовольны, пусть скажут прямо.

20-е марта

Вчера вечером я зашел в тратторию, хотел вином приглушить нахлынувшую внезапно тревогу. Посетителей, к счастью, было немного. Пожилой мужчина, городской рассказчик, подсел ко мне за столик. Поначалу я был с ним весьма сдержан, хотел побольше узнать о нем самом, но потом разговорился.

Нельзя сказать, чтоб мужчина был совсем стар, пусть даже его длинные волосы и борода седы. Глаза под высоким лбом — еще очень живые и любопытствующие. Прямой нос, небольшой рот. Там, где нет бороды, на лице видны морщины, следы прожитых лет.

Он — коренастый, невысокого роста, одет в простую черную одежду. Еще осталась горделивая мужская осанка, и я вижу, что вино он пьет с удовольствием. Он сказал мне, что траттория была ему домом в течение десяти лет.

Он был весьма обходителен, и я решился пойти на откровенный разговор. Пил я больше обычного. Потому и разговорчив был не в меру. А он не прерывал меня.

Само собой разумеется, я разом выплеснул все мои горести. Особенно о посещении церкви Старейшинами. И мне сразу стало легче. Он только улыбался моей запальчивости, будто знал многое, но не хотел говорить.