Святая и грешница

Они приходили сюда, посланцы от Старейшин. Предводитель Совета, ростовщик, был в их числе. Он первым начал говорить и заявил мне, что модель, которую я привез в город, блудница в городке по ту сторону гор.

Они вели себя чрезвычайно вежливо, но дали ясно понять, что Совет Старейшин не позволит, чтобы женщина такого рода занятий присутствовала в качестве модели в их церкви.

Будто я сделал это намеренно.

Вечером он появился в траттории и пил много вина, явно больше, чем следовало. Сомнения и отчаяние раздирали его. Он хотел и не хотел говорить о случившемся.

Он был очень высок ростом, худощав, с юным и ранимым лицом. В глазах его чувствовалась некая сила. Глубоко посаженные глаза под гладким лбом. Лицо искажено болью. Так я разволновался, когда он заплакал. Слезы текли по щекам, плечи сотрясались от рыданий.

В тот день он чувствовал себя преданным и Богом, и людьми. Итак, можно ли считать это наказанием? Или это не наказание, а всего лишь случайность, из тех, что не так редки в жизни?

Я дал ему вволю выплакаться и все подливал ему вина в бокал. Что я еще мог сделать?

Рассказать ему всю правду, как она есть? Рассказать, что Старейшины сразу, разумеется, узнали эту женщину, как только они прибыли в город? Что они тянули с разоблачением вовсе не из жалости к женщине, а чтобы скрыть свои грешки?

Сказать ему о том, в чем он не хотел признаться себе самому: что он любит свою Марию? Мне казалось, что время для этого еще не пришло.

Я подливал ему вина.

Я знаю, почему я так поступил. Чтобы пощадить самого себя. Я не хотел еще раз, снова прикоснуться к тому, что зовется Богом и любовью. Я просто боялся.

Я знаю, о чем я думал: когда все уляжется и страсти поутихнут, я смогу сочинить свою историю о художнике и его Марии.

Только так я смогу внести свою лепту в эту историю: рассказчику нужна дистанция.

23-е марта

Я был пьян вчера, не помню, как дошел домой.

Теперь вспомнил все, они были здесь вчера и сообщили мне, что моя Мария, которую я звал «мое чудо», блудница.

Она, которую я считал даром Божьим, ниспосланным мне, которая была для меня предвестницей моего художнического гения.

Все оказалось пустой мечтой посредственного художника.

Если кто и одурачил меня чистотой ее лица, так это был сам дьявол.

Я крепко запомнил слова учителя:

«Живописец творит силою своих способностей, нет у тебя таланта, так и Бог тебе не в помощь».

Нет на свете ни Бога, ни черта.

Я — не художник.

Мария — грешница. Сил нет пойти в церковь и посмотреть правде в глаза. Грешница, изображенная посредственным художником.

Нет, ноги моей в церкви больше не будет.

Я встретил вчера в траттории городского рассказчика. Есть ли у него на то право так называть себя? Он не рассказывает, а бормочет что-то, и все подливает мне вина. Какая ему от меня радость?

Целый день вчера я не вставал. Лежал и дремал. Все случившееся представилось в каких-то кошмарных образах. Я не спал, однако такая жуть все же привиделись, что от ужаса шевельнуться боялся.

Ночью в наш дом бросали камни. Все окна, выходящие на улицу, остались без стекол. Я слышал разгоряченные крики озверевшей толпы. Той самой толпы, что так ликовала, когда мы въезжали в город. Я не вышел к ним. К счастью, окна наших комнат выходят на другую сторону.