«Святая инквизиция» в России до 1917 года

«Свобода слова и совести рисовалась воображению разных клерикалов, не в меру ретивых в своей религии, чем–то весьма опасным и для них самих, и для церкви, и для общества. Постоянное ожидание от такой свободы ужасной пагубы для всей церковно–общественной жизни заставляло ригористов–церковников повсюду ставить ей преграды, тормозить ее поступательное движение вперед, глушить и давить ее везде, где это было возможно, и всеми средствами, какими можно было располагать той или другой группе их. Забыв, что живая вера и по самой природе своей свободное слово не могут быть уничтожены никаким насилием и гнетом, они прибегали ко всякому насилию и гнету… И суд, и насилие над совестью людей представителями Церкви освящались религиозной идеей — служением Господу: убиением человеческой личности «мнили службу приносити Богу», как будто–бы Ему могут быть угодны «над вольной мыслью» человека «насилие и гнет». Санкционировав же принцип стеснения и нетерпимости к иноверию и иномыслию, в выборе средств для достижения своей инквизиторской цели духовные власти уже нисколько не стеснялись. И вот — запрещения, проклятья, послания, письма, тюрьмы, — все это служило орудием борцам за веру и нравственность против нынешней крамолы — свободы совести и слова» [374].

Юрист А. М. Бобрищев–Пушкин тревожился о перспективе такого состояния России:

«Разумеется, я имею в виду крупные законодательные меры, из которых можно с уверенностью заключить, что обособление сектантов в бесправном положении в собственном их отечестве признается, как и следует ожидать, слишком неудобным во всех отношениях и прямо опасным… ввиду грозной перспективы народных междоусобных волнений (курсив мой. — А.Б.)» [375].

И простимся с XIX веком, приведя выдержки из письма В. Соловьева императору Николаю И: