Святая юность

Понтию было тогда двадцать лет. Вскоре по кончине отца Понтий был сделан, против воли, сенатором. Он был почитаем несколькими царями, царствовавшими один после другого, но значение его особенно возросло при царе Филиппе, который сделал своим соправителем сына своего, тоже Филиппа. Мудрыми речами своими Понтий пробудил в них веру, так что они оба приняли крещение. Тогда сбылось и пророчество, данное о Понтии прежде его рождения: он сокрушил идолов в храме Юпитера и разорил храм до самого основания.

Но только четыре года церковь наслаждалась спокойствием. При частой смене императоров на престол вступали один за другим враги Христовы, и при одном из них, Валериане, Понтий после страшных пыток предал Богу свою верную душу. И, вероятно, в эти последние часы его жизни перед ним вставали озаренные сиянием его юности те дни, когда он впервые услыхал в христианской общине слова псалма, поразившие его, когда он ходил на долгие беседы к папе Понтиану, уже давно заслужившему мученический венец, и когда он, полный нежной заботы, обращал ко Христу своего отца…

Убогое детство отрока Тимофея, будущего святителя Тихона Задонского

(Память 13 августа)

Святитель Тихон Задонский принадлежит к числу известнейших, любимейших народом праведников. Рано он получил епископский сан, но недолго правил Воронежской епархией и оставил ее для уединенного подвига.

Подвижнический быт, многообразное милосердие и писание вдохновенных духовных книг, которыми доселе питается русский народ, – вот в чем состояла его жизнь.

Он жил просто, до убожества. Постелью ему служил коверчик с двумя подушками. Одеяла у него не было, он покрывался овчинной шубой; опоясывался ременным поясом. Ряса у него была лишь одна – суконная гарусная. Дома он ходил часто в лаптях и кожаные «коты» надевал только для церкви. Четки у него были самые простые, ременные. Не было у него ни одного сундука, ни чего другого. В частых разъездах он брал с собой кожаную кису, в которую клал книги и гребень.

Что-то умилительное было в его ласковости не только к людям, но и к животным.

В течение трех лет пользовался он лошадью и одноколкой, которую предоставил ему один помещик. Когда он отправлялся проехаться в лес или поле, то говорил своему келейнику:

– Пойди заложи одноколку, проедемся. Возьми с собой чашку и косу, накосим травы «старику» и сами напьемся там воды.

И во время прогулки святитель сам кашивал траву и приказывал келейнику пригребать, говоря:

– Клади в одноколку, «старику» пригодится на ночь.

Всю пенсию, которую святитель получал, он раздавал бедным. Туда же шли деньги, которые привозили ему из усердия своего старшины донских казаков, и те, что дворяне и богатые купцы из Воронежа и Острогожска присылали ему. Он раздавал бедным шубы, кафтаны, холст, ставил им хижины, покупал им скотину. Иногда даже он посылал своего келейника в Елец к какому-нибудь купцу, чтобы занять у него денег:

– Теперь у меня нет ничего… Вот приходят бедные собратья, которые от меня отходят без утешения, жалко мне смотреть на них.

Иногда даже, отказав бедняку, на другой день, мучимый этим, святитель посылал келейника:

– Возьми денег, пожалуйста, отнеси ему; так, быть может, мы его и утешим.

Когда у него бывало бедных больше и приходилось раздавать денег больше, в тот вечер он был веселее и радостнее. А когда у него не было или было мало народа, в тот день скорбел.

Если он видел прохожих крестьян, шедших на работу и уставших или заболевших, приглашал их к себе, приносил им подушку, приказывал приготовить для них пищу понежнее, по нескольку раз в день поил их чаем. Сидя подле них, ободрял их духовной беседой. Если же кто из этих больных умирал, святитель напутствовал их Святыми Тайнами и присутствовал при погребении. Когда в соседних городах бывали пожары, святитель выпрашивал в Воронеже и Острогожске денег для постройки погорельцам новых домов.

Любовь его к ближним была так велика, что он говорил о себе доверенному человеку:

– Я временами в мыслях своих чувствую, что всех бы людей обнимал и целовал.

Святитель редко кушал без умилительных слез и, слушая духовные книги, которые во время трапезы ему читали, бывало, положит ложку и начинает плакать… Садясь за стол, он обыкновенно говаривал:

– Слава Богу, вот какая у меня хорошая пища… А собратия моя – иной, бедный, в темнице сидит, а иной голодный из-за стола выйдет, а иной и без стола ест…

Жизнь этого великого милостивца началась в большом убожестве. И если перенесенные страдания ожесточают людей сухих, людей узкой души, то в праведниках, подобных Тихону Задонскому, они расширяют сердце и внушают им глубочайшую жалость ко всем людям, которые страдают, как страдали они. Всеми силами своими стараются они, чтобы этим людям жилось лучше, чем жилось им самим.