Святая Русь - Князь Василько

Прижалась к отцу, поцеловала, из глаз покатились счастливые слезы.

- Ну, будет, будет, дочка. Чего уж теперь… А где Никитка с Егоркой?

- В светелке, тятенька.

Побывав в светелке с внуками, Василий Демьяныч дотошно оглядел и повалушу, и горницу, и высокий подклет. Всюду было урядливо. Не поскупился на похвалу:

- Добрая изба.

- Стараемся, Василий Демьяныч, - степенно молвил Лазутка и, глянув на ликующую Олесю, добавил:

- С такой хозяюшкой избу не запустишь. Она у меня – клад.

Лицо Олеси залилось смущенным румянцем. После рождения трех сыновей, она оставалась такой же яркой красавицей, а материнство придало ей еще большую женственность и очарование.

- Добро, когда муж жену хвалит. Вот и живите с Богом.

Г л а в а 6

КНЯЖИЙ СУД

У

шак кипел злобой. Надо же до такого дод

уматься князю. Его, тиуна, послал отвести коровенку подлому смерду! А до деревеньки – не рукой подать, почитай, шесть верст. Холопы – и те посмеиваются. То ль не унижение?

Плелся (с двумя холопами) за коровенкой и негодовал. Ну, погоди, Кирьяшка, аукнется тебе молочко с маслицем, забудешь, где у коровы хвост.

А корова оказалась упрямой и непослушной: то внезапно останавливалась, то брыкалась в разные стороны. Ушак зло кричал на холопов:

- Кнутом ее, стерву, кнутом!

Холопы изрядно устали; измаялся и тучный Ушак, пот градом катился с его лица. Никогда он не посещал села и деревеньки пешком. Хотел, было, и на сей раз отправиться в Малиновку на коне, но дворецкий Дорофей передал строгий княжий наказ: идти пешком, как пастуху – погоняльщику. Вот и сошло с тиуна семь потов.

Кирьян, возвращаясь с поля, глазам своим не поверил: к воротам привязана корова. Ну, и ну! Выходит, князь не пошутил и сдержал свое слово. Вот так Василько Константинович! Не погнушался мужиком… Батюшки светы! А это кто избу подпирает? Да это сам тиун пожаловал.

Ушак как доплелся до избы, так и рухнул на завалинку. Увидев перед собой хозяина избы (хозяйки же с ребятней дома не было: ушли на прополку), тиун, не скрывая раздражения, процедил сквозь щербатые зубы:

- Забирай, смерд, коровенку.

Один из холопов высыпал из котомки на крыльцо пряники и леденцы.

- То мальцам твоим от князя.

Кирьян благодарно молвил:

- Пошли, Господи, милостивому князю доброго здоровья и долгие лета.

- Повезло тебе, смерд, - покривился Ушак. – Но шибко не ликуй. Коль вновь заимел коровенку, то на оброк не пеняй.

- Да уж куды нам, - хмыкнул мужик. – Мы – людишки малые, подневольные.

- Вот-вот! Николи не задирай нос, знай свое место. Ишь, взяли волю – князю жаловаться. Так ведай же: князь в вашу деревеньку ненароком заехал и николи боле не появится. Здесь я, тиун, каждому подлому смерду Бог и судья. Не забывай о том, Кирьяшка.

- Всегда помню, милостивец, - вдругорядь хмыкнул в рыжую бороду мужик.

- Не шибко-то по твоей роже видно. Кривое веретено не выправишь, смерд. Меня не проведешь. Я каждого мужика наскрозь вижу. Сволота!..

С того злополучного дня Ушак не раз и не два бывал в Малиновке, и каждый раз думал, как досадить Кирьяшке. И надумал-таки. Когда мужики завершали сенокос, тиун вновь поехал в деревеньку. Всю дорогу злорадствовал: взвоет от нового оброка Кирьяшка. Вдвое больше стогов сена на князя надо поставить. Заартачится: за лен надо приниматься, а там и серпень на носу, хлеб ждать не будет, каждый день на золотом счету. А тут – две лишние недели с сеном возиться: выкосить, высушить, сложить в зароды¹⁴². Когда же к жатве приступать?.. То-то Кирьяшка взмолится. Будет знать, как князю сетовать. На коленях будет ползать, дабы такого тягла не нести. Но не умолить тебе, поганец!

Выехал зарано: не терпелось отомстить Кирьяшке.. Нарочито не взял с собой холопов, дабы те не ведали о «новом княжьем оброке», кой тиун придумал по своей воле.

На отведенном мужику покосе Ушак увидел стреноженную лошадь, зарод сена и валки свежей, подрезанной травы.

«А где же Кирьяшка? – приподнялся на стременах тиун. Зорко оглядел покос и, наконец, заметил лапти, высунувшиеся из-под телеги. – От солнца спрятался. Никак, дрыхнет».

Ушак подъехал к телеге и сошел с коня. Кирьян отправился на покос чуть ли не с первыми петухами, а затем, когда солнце стало припекать, решил малость отдохнуть. Да так притомился, что тотчас заснул. Лежал, подвернув натруженные руки под голову, и негромко похрапывал. Широкая грудь его, обтянутая посконной рубахой, мерно вздымалась.

«Эк растелешился, смерд!»

Ушака охватила необоримая ярость. Дрожащими руками схватил с телеги вилы, наклонился и со всей силой вонзил их в живот мужика. Кирьян издал протяжный стон и навеки затих.

Тиун полез было на коня, но одумался: надо увести в поводу и Кирьяшкину лошадь. Когда подъезжал к лесу, оглянулся и… оцепенел. С другой стороны, к покосу, шла худенькая женщина с узелком в руке. Ушак поспешил в лес. Истово перекрестился. Господи, пронеси! Токмо бы не заметила.