Святая Русь - Князь Василько

- В сенокос? – сделал удивленные глаза Сидорка. – Да чего там тиуну в эку пору делать? Самая голодуха, не хлебный Покров. Чудно.

- Вот и нам чудно. В Петроов день все люди в храмы пошли, а он в Малиновку подался. Один! Николи того не было, чтоб Ушак без холопов ездил.

У Сидорки отпали все сомнения. Его брата загубил тиун. На другой же день он отправился к Устинье в Малиновку.

* * *

Княжеский детинец денно и нощно оберегали гридни из молодшей дружины. Простолюдину достучаться со своей надобностью до дворецкого - дело безнадежное. Допрежь ступай к своим земским властям – сотскому и посаднику, а уж те, коль посчитают нужным, доложат дворецкому, и только он окончательно решал: докладывать или не докладывать удельному государю ту или иную челобитную.

- Эдак мы, Устинья, ничего не добьемся, - вздыхал Сидорка. – Земские людишки тотчас донесут весть до Ушака, тот сунет мзду – и всё заглохнет. Шире рыла не плюнешь.

- Да как же правду сыскать, родимый?

- Тяжко, Устинья. Правда, что у мизгия¹⁴⁵ в тенетах: шмель пробьется, а муха увязнет. Но наше дело собинное. Будем кумекать. И мы не на руку лапоть обуваем.

Всяко прикидывал Сидорка и, наконец, его осенило: боярин Корзун! Он напрямик к князю вхож. Неждан Иваныч в народе чтим, чернью не гнушается. Ишь, как за Лазутку перед всем миром заступился. Правда, Лазутке он жизнью обязан, но и тут случай не простой.

- Пойдем, Устинья, к боярину. Авось, и примет.

Но привратник к хоромам не пропустил: не велики птахи, чтобы боярина домогаться.

- Дело-то у нас, милок, важное.

- У всех важное. Не пущу!

Пришлось Сидорке соврать, что пришел он от ямщика Лазутки Скитника.

- От Лазутки? Так бы сразу и толковали, - подобрел привратник. – Ждите. Боярскому приказчику доложу.

И часу не прошло, как Сидорка и Устинья очутились в покоях Корзуна. Выслушав печальный рассказ, Неждан Иваныч посуровел лицом.

- Наслышан я об этом тиуне, но чтоб такое… Сегодня же князю поведаю.

Ушак хитрил, изворачивался и клялся всеми святыми, что в Петров день он не был в Малиновке.

- А как же холоп твой и жена Кирьяна?

- Навет, князь! Да и разве могут оные людишки быть послухами? Не о них ли в «Уставе» Ярослава сказано?

- За «Устав» ухватился?

- Так, ить, по нему, милостивый князь, вся Русь живет. Ни смерд, ни холоп послухами быть не могут. Какая подлым людишкам вера?

- Эти подлые людишки тебя, мерзавца, кормят и обувают, - жестко произнес Василько Константинович.

Ушак тотчас спохватился и заюлил:

- Воистину, милостивый князь, воистину! Ты уж прости, коль не так слово молвил.

- Прощать тебя или не прощать – суд покажет.

Ушак упал Васильку Константиновичу в ноги.

- Не доводи до суда, милостивый князь! Верой и правдой тебе служил и дале, как преданный пес, буду тебе служить. Не слушай облыжников!

Василько Константинович брезгливо отпихнул от себя тиуна.

- Не елозь. Быть суду!

Княжеский суд проводился по строго заведенному порядку. Накануне бирючи-глашатаи садились на коней и разъезжались по всему городу. Ударяя палкой в медную тарелку, повешенную на грудь, громко оповещали:

- Собирайтесь завтра, православные, на княжой суд!

Ростовцы уже ведали: суд всегда вершили на соборной площади, перед главной святыней Ростова Великого – храмом Успения Божьей Матери. Здесь же ставили два помоста. Один – широкий и нарядный, покрытый персидскими коврами – для князя и ближних бояр, другой – чуть поменьше и без ковров – для обвиняемых. Князь восседал на высоком кресле, бояре –становились по левую и правую руку.

Народу собралось – яблоку негде упасть. Василько Константинович повел цепкими глазами по многолюдью и невольно подумал: «Вот он - гордый Ростов Великий, кой не терпит и малейших посягательств. Сколь раз пытались взять его силой, и каждый раз получали достойный отпор. Еще ни разу не покорились ростовцы властолюбивому чужаку, и на престол восходил лишь тот, кто заручался поддержкой народа. Князь же без народа, что ножны без меча. И не приведи Господи от сего народа стеной отгородиться».

На малый помост ввели тиуна, и по многолюдью, как по волнам, покатился возбужденный гул:

- Да то сам Ушак! Вот те на!

- Давно пора его перед миром поставить!

- А за что судят-то?

Еще больше удивились ростовцы, когда увидели на помосте незнакомую худенькую женщину в лапотках, черном убрусе и в холщовом сарафане.

Устинья, увидев перед собой гомонящее людское море, растерялась, и вся съежилась, словно подшибленный воробушек. Ее жалкое, испуганное лицо повергло Сидорку в ужас. Всё! Устинья и рта не раскроет. Но то ж беда. Пройдоха Ушак и мертвый из петли вывернется.

А бирюч тем временем огласил суть дела:

- Женка Кирьяшки Ревяки сказывает, что княжой тиун убил на покосе ее мужа, а Ушак речет, что на покосе в тот день не был.

- Не был! – закричал тиун. – Женка меня и в глаза не зрела! Пригрезилось! Да и не пристало жене смерда быть видоком. Ростов всегда «Устава» Ярослава держался!

Народ пришел в замешательство: разберись тут!

- Говори, женка! – повелел старший боярин Воислав Добрынич.

Но оробевшая Устинья лишь заплакала в три ручья.