Святая Русь - Князь Василько

Добрый час углублялся в лес, пока не остановился в дремучей чащобе. Здесь привязал мужичью лошадь к дереву и сожалело спохватился. Надо бы и бабу порешить, тогда бы уж наверняка никто не догадался. Но теперь поздно: если по лугу шла жена Кирьяшки, то она уже сейчас булгачит деревню… Ну и пусть булгачит: цыгане то тут, то там крадут лошадей. Он же, тиун, в деревеньке не был, и никто его не видел. Всемогущий Господь милостив.

* * *

Похоронив мужа, убитая горем Устинья пришла к Сидорке Ревяке в Ростов и поведала о своей беде.

- Чего ж ты меня на похороны не позвала? – опечалился Сидорка. – Брат все же.

- Да когда, родимый ты мой? В тот же день на погост отнесли¹⁴³.

Сидорка долго сидел с убитым лицом, а затем вопросил:

- Татя искали?

- Искали, да мало проку. Лес-то, поди, на тыщу верст тянется.

- Вестимо, - угрюмо кивнул Сидорка. – Одного не пойму. Лошадей, случается, и крадут, но чтоб людей убивали… Поведай-ка еще раз о лиходее.

- Зрела его мельком, перед самым лесом. Уводил Буланку в поводу. Токмо спину его и запомнила. Толстая спина. Вот и всё, родимый.

- Немного, Устинья… А масть лошади не запомнила?

- Каурая.

- Так. А в какой одеже тать ехал?

- То ли в кафтане малиновом, то ли в зипуне. Точно не углядела.

- А на голове?

- На голове?.. Дай Бог памяти. Кажись, в круглой шапке.

- Не в мужичьем колпаке?

- Нет, в шапке.

- А в деревню никто не заезжал?

- Не заезжал. Чужих не видели, родимый.

Сидорка призадумался. Странным оказался конокрад. В круглых шапках ( а они всегда оторочены дорогим мехом) и в малиновых кафтанах обычно богатые люди разъезжают, но они лошадей не крадут.

Когда Устинья засобиралась к ребятне домой, сидорка протянул ей небольшой кожаный мешочек с серебряными монетами.

- Ты ныне без кормильца, сгодятся. А к брату на могилу я в девятины приеду. Крепись!… В какой день беда приключилась?

- На Петров день, родимый.

Дня через два Сидорка обогнал на своем ямщичьем возке (этим летом он занимался извозом) дородного всадника на кауром коне и услышал вдогонку недовольный окрик:

- Глядеть надо, охламон!

Сидорка оглянулся. Ба, да это княжий тиун Ушак в забрызганном кафтане. (Недавно прошел ливень, оставив после себя глубокие лужи). Ямщик усмехнулся и помчал было дальше, но вскоре остановился от неожиданной мысли: толстая спина, каурый конь, малиновый кафтан и круглая шапка. Вдругорядь оглянулся. Всё сходится. Сидорку аж оторопь взяла.

Ушак проехал мимо и погрозил увесистым кулаком. На ямщика же прикрикнул пышнобородый купец из открытого летнего возка.

- Чего застыл? На Рождественскую поспешай!

Доставив купца на Рождественскую улицу, Сидорка хотел было ехать к избе тиуна, но передумал. Скорый поспех – людям на смех. Ушак – человек изворотливый: и сквозь сито и сквозь решето проскочит, ему на хвост не наступишь. Допрежь надо крепко покумекать.

* * *

Не день и не два заходил Ревяка в питейную избу, но долго не засиживался. Оглядит подгулявших питухов, осушит ковш браги – и к своему возку. Но на четвертый день он и про извоз забыл: в питейную избу зашел наконец-то один из холопов Ушака – невысокий, юркий мужичок с редкой, неряшливой бородой и бойкими, плутоватыми глазами. Взяв чарку вина и немудрящей закуски, холоп, расплатившись с целовальником¹⁴⁴, уселся за щербатый стол. Вскоре подле него оказался и Сидорка, кой знал чуть ли не каждого человека в Ростове.

- Гуляем, Тимоня?

- Какое там, - кисло отозвался холоп. – На какие шиши?

- Да твой хозяин, кажись, калитой не бедствует. Худо жалует?

- Захотел от кошки лепешки, от собаки блина. Аль ты нашего Ушака не ведаешь?

- Ведаю. И скряга и спеси через край. Намедни на возке его обогнал, так на всю улицу заорал. Как-де подлый человек посмел княжьего тиуна обойти!

- Гордый. Не чета нам, малым людишкам.

- Куда уж нам, Тимоня, - поддакнул Сидорка. – Нищему гордость, что корове седло. Все мы оземь рожей.

Холоп поднес чарку к губам и кинул привычное для себя присловье:

- Пошла на место!

Выпил и довольно огладил живот.

- Уважаешь винцо, Тимоня?

- Кто ж душегрейку не уважает? Не пить, так на свете не жить. Глянь, сколь бражников набилось. А ить Петровский пост.

- А бедняку – пост не пост, - рассмеялся Сидорка. – Рада бы душа посту, да тело бунтует.

- Воистину, Сидорка. Сколько дней у Бога в году, столько святых в раю, а мы, грешные, им празднуем. Вот и ты, мотрю, не говеешь.

- Так у меня седни именины.

- Да ну! – оживился Тимоня. – С тебя причитается. Грех не отметить.

- И отметим!

Сидорка на угощение не поскупился. Сам пил в меру, а вот Тимоня на дармовщинку опрокидывал чарочку за чарочкой.

- Надоело, поди, с тиуном по селам и деревенькам шастать?

- Это как посмотреть, Сидорка. В доме у тиуна живем впроголодь, а у старост пузо набиваем. Попробуй, не накорми.

- И в дальние деревеньки заглядываете?

- Бывает… Как-то в Малиновку пришлось топать. Дьявол бы ее забрал!

- Чего так?

- Да коровенку одному мужику вели. Умаялись. Наш тиун был готов мужика на куски разорвать. Злющий! Кажись, боле ногой туда не ступит, а он в сенокос опять туда снарядился.