Святая Русь - Князь Василько

Тогда на малый помост, нарушая издревле заведенный порядок, взбежал Сидорка Ревяка.

- Прости, народ православный, что старину рушу. Но дозволь мне, брату убиенного, слово молвить.

Ямщика и плотника Сидорку каждый ростовец хорошо ведал: мужик честный и справедливый, на вече к его слову даже княжьи и градские мужи прислушиваются.

- Дозволяем! – дружно отозвалась толпа.

Василько Константинович глянул на ямщика, и его обожгла ревнивая мысль: «Вот он – представитель черного люда. Даже дозволения князя не спросил. Народ для него выше удельного государя. Дерзки и вольнолюбивы ростовцы!»

- Ушак невинной овечкой прикидывается. Но все мы ведаем этого мизгиря и облыжника. Ведаем! – звучно и отрывисто начал свою обличительную речь Сидорка, и рассказал всё то, что удалось ему выяснить в последние дни.

Отовсюду понеслись возмущенные голоса:

- Из-за коровенки отомстил!

- Тимоня брехать не будет!

- Не молчи, Устинья!

Последний возглас подхватило всё многолюдье:

- Не молчи! Сказывай!

И худенькая, пришибленная Устинья ожила. Подняла голову, распрямилась.

- И скажу, люди добрые! Муж мой, Кирьян, не раз говаривал: от тиуна всякой гадости можно ожидать. Никогда он не забудет, что милостивый князь коровушку нам пожаловал. Никогда! – голос Устиньи значительно окреп. – Вся деревня над тиуном потешалась, когда узнала, что тот из самого Ростова коровушку пешем гнал. Вот тиун и затаил зло.

Устинья повернулась к Ушаку и, показывая на него рукой, гневно сверкая глазами, высказала:

- Это тебя я зрела на покосе, тиун! Это ты моего кормильца загубил, тать!

И так пошла на Ушака, что тот попятился от разгневанной женки к перильцам, а народ довольно закричал:

- Молодец, Устинья!

- Так его, убивца!..

Долго кричали ростовцы, а когда, наконец, шум поулегся, побледневший Ушак обратился к князю:

- Князь Василько Константиныч! Ты всегда чтил «Правду» Ярослава, и на сей раз не позволишь рушить старину. В кой раз говорю: не могут смерд и холоп быть на суде послухами. Я же Богом клянусь, что не поднимал руки на Кирьяшку. Богом!

На Соборной площади стало тихо. Ростовцы замерли в ожидании княжеского слова. Судить по «Правде» Ярослава – встать на сторону тиуна, оказаться на стороне жены смерда – нарушить «Правду».

Василько Константинович поднялся из кресла. Был он в синей шапке с темно-красной опушкой, в летнем зеленом кафтане, поверх коего – синее корзно с вишневым подбоем, застегнутое на правом плече красной запоной с золотыми отводами. Теперь высокий, плечистый князь был виден всему народу. Строгие глаза его остановились на Ушаке..

- Богом клянешься? Ну что ж, поглядим, – истинны ли твои клятвы. Отнеси-ка, Ушак, железо к алтарю храма Успения.

Многолюдье с восторгом восприняла слова Василька Константиновича:

- Любо, князь!

Ушак же бухнулся всем своим тучным телом на колени.

- Помилуй, князь! Помилуй ради Христа!

- Железом пытать! – непоколебимо и резко произнес Василько Константинович.

- Любо! – вновь грянула толпа.

Вскоре подле храма заполыхал костер, в кой проворные послужильцы сунули железную пластину. Испытание железом было введено всё тем же ростовским князем Ярославом Мудрым. Обвиняемый в убийстве (не уличенный свидетелями из «добрых» людей), должен выхватить из огня раскаленную добела пластину и донести ее до алтаря церкви. Донесет – не виновен.

Ушак с ужасом смотрел на костер. Его подталкивали к огню послужильцы, а ноги не шли. На низком лбу тиуна выступил холодный пот.

- Чего мешкаешь, Ушак? Докажи князю, народу и Господу свою неповинность. Ну же! – прикрикнул боярин Воислав Добрынич.

- Докажу… всем докажу, - осевшим голосом выдавил тиун и трясущейся рукой вытянул из красных угольев пластину. Ступил шаг к дверям храма, заорал дурным голосом и выронил железо.

- Тать! Душегуб! – взревела толпа.

Василько Константинович вдругорядь поднялся и кинул в многолюдье страшные для Ушака слова:

- В поруб до скончания живота, злодея!

Г л а в а 7

ПЕРЕД ВТОРЖЕНИЕМ