Святая (СИ)

Опали как пожухлые осенние листья дряблые члены советского политбюро, и закрутил неведомую интригу тогда еще относительно молодой и энергичный Горбачев. Привычный мир покачнулся, опять замахнулись на Сталина, чего Евпраксия никогда не могла ни понять, ни принять, стали поговоривать о каком-то плюрализме, разности мнений, что было еще страннее, потому что Евпраксия всегда знала, что мнения-то бывают разными, но правда ведь в конечном счете всего одна, и знает ее тот, кому знать положено, а остальные должны своим делом заниматься и не лезть куда не надо. Дела в стране творились большие - сухой закон, ускорение, перестройка. Но все тонуло в привычной суете, в проблемах и быте. Люди продолжали либо жить, либо исполнять маету, которую привыкли считать своей жизнью, люди продолжали влюбляться, рожать детей и умирать, бороться за кооперативные квартиры и легковые машины, за усвоенные в детском саду и школе коммунистические идеалы, за усвоенные в студенческие годы антикоммунистические идеалы, за внутреннюю свободу и отсутствие мещанства, образом которого были машины и кооперативные квартиры, за то, что понимали под необъятным и несбыточным словом "справедливость", за детей, за последнюю надежду "чтоб хотя бы у них, хотя бы у них"... Вечный бег продолжался, но стал каким-то бурлящим, звенящим, как турбулентность, объемлющая самолет, и заставляющая его дрожать всем телом и выть, как больного, которого лечат инсулиновым шоком.

Время донесло Евпраксию до пенсионного возраста, уходить на пенсию она не собиралась. Рановато было, сил невпроворот - да и кто бы ее отпустил, равных-то ей не было, об этом мог рассказать любой больной, да и врачи свое место знали, понимали, что не им с Евпраксией состязаться.

Время шло, и Милочка родила дочечку, Ирочку, такую же хорошенькую и хрупкую как сама. Тимур выбил ей квартиру, и теперь у Евпраксии появился, по сути, второй дом, в который она наведывалась по выходным, возилась с внучкой и внимательно контролировала здоровье Милочки. Муж бедняжке попался негодящий. Но, конечно, здесь в Челябинске трудно было найти жениха, подходящего Милочке, с ее умом, красотой и талантами. Ей бы в Москве учиться. Петьке до Милочки было ой как далеко: нет достойного воспитания, нет в помине аристократизма Милочкиного, да и мозгов, если честно, маловато. Скажет ему Евпраксия" "Я блок в этом году на даче, ох яблок... Еле дотаскиваем с Тимуром". Молчание, как и не слышал. "Сапожек у Милочки хороших нет. Нам на работу фарцовщик один такие классные сапожки вчера приносил, Милочкин размер". Молчит. А ведь знает Евпраксия, что премию хорошую получил. Ну такой тупой, это что-то особенное. Другие моментально реагируют, а этому хоть бы хны. Ничего еще в жизни не добился, живет, по сути, в её, Евпраксии, квартире, а уважения должного, восхищения такой невероятной удачей как попадание в одну из лучших семей Челябинска, не чувствовал, не понимал. Но упрямый был, все по-своему норовил сделать. Не от ума, конечно, но Тимур говорил, что хоть это есть, хоть какой-то характер, уже можно будет зацепиться и попробовать человека из него сделать.

Машка закончила школу и укатила в Москву учиться, не захотела в Челябинске с родителями оставаться. Поступила в Плехановский, собралась экономистом быть. С одной стороны, остались вдвоем с Тимуром, а с другой - даже небольшое облегчение Евпраксия почувствовала: ну не находилось общего с Машкой, и все тут, все делала по своему, все наперекор. Вредный был характер.

Ей бы, конечно, учиться под присмотром родительским, не того полета птица, не Милочка. Та отлично училась, диплом красный получила. А эта вернулась с синим, вскладыш не показала, потеряла якобы, когда ехала. Но Тимур разузнал в институте, что за оценки у дочки были - расстроился, госэкзамены на трояки сдала. Но что было делать, не гнать же вон, все равно любить надо и такую. Что там у нее произошло, что она так плохо сдала, Евпраксия узнавать не стала, чувствовала - грязное что-то, чего она знать не хочет.