Святая (СИ)

Людочка закончила институт, вышла замуж и они жили с мужем в семейном общежитии, которое им устроил Тимур. Машка теперь была единственным ребенком в доме. Ну, уже не вполне ребенком, лет пятнадцать. Потише стала, поспокойней, но все равно - какая то не совсем своя. Вот так же как сейчас - промолчит, да глазищами зыркнет недобро ни с того ни с сего. В кого такая?

А Слепоту через два месяца сбагрили в школу градусники ставить да прививки делать, как раз место освободилось. Она было запротестовала, что ей далеко ездить будет, с пересадкой, но заявление от больных показали и попросили сделать выводы и успокоиться. Ну и успокоилась она, может даже и выводы сделала, но никто ее расспрашивать не стал. Прощай, Слепота!

Медсестры никогда не пользовались симпатией Евпраксии, еще с медучилища. Ни в чем нельзя было на них положиться. Вечно кого-то приходилось чехвостить за аморалку или пьянство, да и немало непутевых попадалось. Сама Евпраксия старалась брать к себе порядочных, и в общем-то ни разу не ошиблась. Вон даже Слепота - дура дурой, характер ужасный, но в общем-то старательная и порядочная. А у других - да чего там только за долгую уже Евпраксиину службу не было. Запанибрата с собой Евпраксия никаким сестрам быть не позволяла.

Дома Евпраксия поджавши губы рассказывала:

- День рождения отмечаем, по традиции стол накрываем на отделение. Не в малую копеечку обходится собрать стол приличный, сами знаете.

Времена шли уже ранние послебрежневские, когда многолетнее правление одного царя сменилось быстрым невнятным мельканием маленьких престарелых царьков. В магазинах кроме кильки и хлеба мало что было. Все поприличнее можно было только в Москве купить или, как тогда говорили, "из-под полы". Хорошо, что Тимур был величиной весомой не только на Станкостроительном, но и вообще в городе. Ему можно было отовариваться в спецбуфетах, получать спецпайки, да и всякого рода торгашня липла, рада была предложить свои услуги. Да и Евпраксия иногда брала подарки от больных: коробки конфет московских, колбаску сырокопченую. Не себе, дочкам. Да и несли люди от души, не взять было - обидеть человека. А больных обижать - последнее дело, для здоровья ихнего тяжко.

- Так вот, - Евпраксия приподняла брови, - у медсестер всегда стол богаче, чем у нас, у врачей! Сегодня одна проставлялась: коньяк, шампанское, сервелат финский, бутерброды с красной икрой! Я стою со всеми у стола, не ем. Она мне: да что ж вы не кушаете ничего? - Евпраксия сделала паузу, посматривая на улыбающегося Тимура, и продолжила брезгливым тоном, - Да не хочу, говорю, сыта. Представь себе, я себе не могу позволить икру на стол выставить, поди достань, чтобы на всю работу бутербродов наделать, а эта - на тебе пожалуйста.

- Муж наверное достает, - пожал плечами Тимур, - ты ж знаешь как делается: блат есть - икра есть, блата нет - кильку покупай.

- Тебе бы все хи-хи, а по мне так несправедливо, что какая-то медсестра в состоянии делать то, что я, столько людей вылечившая, себе позволить не могу, - Евпраксия надулась.

- Да ладно тебе, борец за справедливость, я же говорю - муж достает. Раз такого мужа достала, значит, справедливо, я ведь тоже немало чего достаю, что другие не достанут, - Тимур явно был настроен похихикать над ней, что Евпраксии всегда не нравилось. Она вообще к юмору относилась с легким презрением - это было своего рода шутовство, занятие не для серьезных людей.

- То есть, моих заслуг нет? Я, можно сказать, всю себя отдаю работе и людям, а ты медсестер защищаешь?!

- Да никто никого не защищает, ты самая клевая врачиха на свете, - ржал Тимур, все получилось именно так, как он и хотел. Ну что поделаешь, на работе Евпраксия никому бы не позволила над собой не то что смеяться, даже улыбаться иронически. Но Тимур у нее особенный, ему можно было простить. А каким еще мог быть ее муж, как не особенным?

Время неслось и несло с собой Евпраксию. Нет, она никогда не плыла по течению, но мир вокруг менялся, и как бы Евпраксия не старалась сохранить статус кво, все равно время равнодушно вершило свои праведные и неправедные дела, меняло и пейзаж за окном, и само окно, и человека, смотрящего из окна на пейзаж.