Святилище

Он не покинул лестничный пролёт, когда мы добрались до главного этажа. Вскоре мы уже поднимались по винтовой лестнице в башню, которая возвышалась над крышей участка Стражей. Мои бёдра горестно ныли после изнурительной тренировки, которую они перенесли, но я молчала, следуя за Малачи, который шёл ровным шагом, продолжая подниматься. Я молча спорила сама с собой, не сломаться ли мне и не попросить, ли передохнуть, когда услышала, как прямо надо мной открылась дверь и, подняв глаза, увидела, как он проходит в неё. Малачи протянул мне руку. Ветер прошёлся по моим волосам и высушил мой пот, когда я взяла его за руку, позволяя его силе компенсировать неудачу моих измученных ног.

Мы были на самом верху башни. Это было небольшое помещение, всего в несколько метров шириной — достаточно места только для нас двоих. Окружающая стена была высотой по пояс, железные перила вдавлены в крошащийся раствор между камнями.

— Я прихожу сюда, — тихо сказал он.

Вокруг нас на холме притаился безмолвный город, поглощая свет. Я повернулась на месте, думая, что Малачи, должно быть, использовал этот вид, чтобы нарисовать части его карты. Отсюда было легче видеть и понимать, по крайней мере, пока мои глаза не упёрлись в сплошную массу небоскребов на вершине холма.

Он указал на стены зданий.

— Мы пойдём на север, вон туда. Это самая старая часть города. Здания… я знаю, это звучит странно, но с каждым годом они становятся всё выше. Самые старые из них, в центре, самые высокие. Здания поменьше у стены, более новые. Но они тоже становятся выше. Видишь ли, если кому-то в городе нужен дом, он вырастает. Если они хотят построить что-то не большое, хижину или башню, здание вырастает. Все, что им нужно делать, это захотеть этого. Желание. Стремление. Затем здания начинают жить своей собственной жизнью, питаясь желанием. Но то, что происходит из этого желания, никогда не бывает чем-то хорошим. Или удовлетворяет. Просто… оно большое. Так что город растёт, и несчастье внутри него тоже. Как болезнь.

— Есть ли лекарство?

— Конечно, но не все готовы к этому. Думаю, некоторым людям эта болезнь нравится больше. Для них это привычно, и они не хотят отказываться от этого, даже если знают, что могут быть исцелены от этого. Само лекарство, конечно, очень трудно принять, — сказал он с сожалением в голосе.

Я подумала о Наде, которая была там, в этой огромной темноте, одна в своём горе. Но Малачи говорил, что есть выход, способ излечить Надю от её печали. Она снова станет целой и невредимой. И я позабочусь, чтобы это случилось.

Малачи прислонился спиной к стене. Он указал на белое здание на дальнем краю города, то самое, которое так ясно манило меня перед тем, как я вошла во Врата. Оно всё ещё тянуло меня, заманивая вперёд.

— Это Святилище, — сказал он.

Я машинально сделала шаг назад. Здание, которое притягивало меня как магнит, было тем самым, которое я ещё не была готова посетить.

— Полезно знать, — пробормотала я.

Он закрыл глаза, когда на нас обрушился лёгкий порыв ветра. Это было самое близкое ощущение к свежему воздуху, которое я когда-либо испытывала, и я увидела, как грудь Малачи расширяется, когда он вдыхает его. Я снова повернулась к востоку. Здания здесь были не такими высокими, и городская стена была хорошо видна. За ним виднелся дикий лес. Огромная стая птиц вырвалась из-за деревьев и перелетела через кроны деревьев. Прямо над ними низко висела полная и яркая луна. По крайней мере, я предполагала, что она была яркой. Вуаль, висевшая над городом, притупляла её красоту и делала сияние слабым и серым.

— Темнота — это часть города, — сказал Малачи, заметив, что я прищурилась. — Но если ты умеешь смотреть, то можешь отличить день от ночи. Ты можешь видеть солнце. Его свет не достигает нас здесь, но я научился видеть его.

— Как давно ты здесь?

Я боялась, что уже знаю ответ, примерно. Но ради него я надеялась, что ошиблась.

Он вздохнул.

— За течением лет уследить труднее, чем за течением дней. И я стараюсь не думать об этом. Какой сейчас год в мире смертных?

Я ответила ему и тут же пожалела.

Он снова опустил глаза на свои ботинки.

— О, тогда это было очень давно. Дольше, чем я думал. Я не хочу тебе говорить.

— Прости. Мне не стоило быть такой любопытной.

Ещё один вздох. Его пристальный взгляд переместился на меня, и он нерешительно сказал:

— Я живу в этом городе уже около семидесяти лет.

Я немного подсчитала в уме и кивнула. Насколько я могла припомнить, этот срок как раз подходил. Это означало, что он должен был умереть… покончить с собой… в начале 1940-х годов.

Он выглядел настороженным, словно пытаясь понять мою реакцию.

— Ты не выглядишь удивлённой.

Я взяла его руку в свою. Когда я пальцами скользнула под манжет его рукава, он вздрогнул, но тут же запутался в моём пристальном взгляде и замер. Я задрала его до локтя и провела большим пальцем по татуировке.

— Я видела её. Когда ты был без сознания. Я точно не уверена, но кое-что узнала об этом в школе. О том, что нацисты делали с евреями и другими людьми, попавшими в концлагеря.