Святилище любви

Пришлось повернуть назад.

«Всего одна ночь, – сказал себе Драконт. – Только одна! Утром я найду ее, даже если мне придется перевернуть вверх дном весь квартал!»

На перекрестке улиц Кефисс и Хелёны[100], названной так потому, что она была очень узкой и повозки всегда тащились здесь невыносимо медленно, как череда черепах, Драконт придержал коня.

В асклепион возвращаться не хотелось. Драконт был почти рядом с домом. Нужно как можно скорей увидеть матушку и попросить у нее прощения.

Он повернул коня к своим воротам, счастливо улыбаясь от того, что доставит удовольствие матери, а главное, от того, что осталось подождать одну лишь ночь – и он исправит несправедливость, которую допустил по отношению к Мавсанию, когда приказал его убить, а мойры исправят несправедливость, допущенную по отношению к нему, когда отняли у него ту девушку.

– Никарета… – прошептал он, вспоминая ее затуманенные глаза и то, как она лежала перед ним, а он не решился дотронуться до нее, боясь убить.

Тогда его остановил Мавсаний. За одно это он заслуживает прощения! Но когда Драконт снова найдет Никарету, его не остановит никто и ничто. Ну вот разве что Аид разверзнет пред ним свои пропасти!

Впрочем, сейчас он чувствовал себя способным преодолеть любые пропасти.

Драконт засмеялся и направил коня в свой двор, даже не подозревая о том, что эти пропасти уже разверзлись между ним и той, которой он так отчаянно хотел владеть.

Коринф, Проастио Наос, дом Дианты

Мавсанию казалось, что ничего мучительней он не испытывал в жизни, чем сейчас, когда немилосердная память вмиг вернула ему весь ужас того дня, когда он стал ненавистен своему обожаемому господину потому, что попытался выдернуть из его сердца стрелу, которую пустил безжалостный Эрос.

Мавсаний вспомнил, как его привели в сознание, облив холодной морской водой; как Зенон пинками гнал его, мокрого, униженного, раздавленного, уничтоженного, с галеры на берег, а он все оглядывался, надеясь увидеть господина, молясь, чтобы тот смилостивился и вернул его, но палуба была пуста, и только печальный пес Аристократ все нюхал, нюхал ее, словно пытался понять, что же здесь произошло.

Здесь Мавсаний снова начинал блуждать в провалах памяти, ощущая странное беспокойство, стыд и горе… он не мог понять почему, и это его раздражало.

Потом Мавсаний вспомнил свой позор на невольничьем рынке, когда он, шатаясь, стоял на цепи около столба, среди крика, гомона и клубов пыли, откуда изредка выныривали покупатели, выворачивали ему губы, проверяя крепость зубов, щупали мускулы и даже осматривали его фаллос, чтобы понять, сможет ли он быть производителем крепких рабов. Много было охотников его купить, однако Зенон называл такую несусветную цену, что покупатели только озадаченно хмыкали, плевались и отходили. Мавсаний понял, что Зенон нарочно делает это, ибо помнил наказ господина: если Мавсания никто не купит, его следует убить. Что же, Мавсаний знал, что Зенон недолюбливает его и завидует, однако о такой ненависти он и не подозревал. Впрочем, в то мгновение он был благодарен Зенону, потому что хотел умереть. И когда стемнело и Зенон повел его какой-то глухой дорогой на окраину, Мавсаний мечтал об одном – чтобы смерть пришла скорей. И вот Зенон грубо повернул его к себе, потом Мавсаний успел увидеть камень, который стремительно двигался к его голове, почувствовал боль, почувствовал, что тьма поглощает его!

Он думал, что это тьма смерти, что люди, которые порою мелькали перед ним, это такие же странники по полям асфоделей, как и он сам, и дивился лишь тому, что иногда ест, пьет и ощущает на своем теле прохладу воды, которой его обмывали. Это было странно, ведь тени умерших не нуждаются в еде и питье! И они не могут ничего чувствовать, они не могут слышать голоса, потому что вокруг должно царить полное безмолвие! Однако Мавсаний слышал эти голоса – мужские и женские, они были мирными и дружескими, они навевали покой, и только один голос тревожил его – голос какой-то девушки.

Окружающие называли ее Никарета. Мавсаний всем существом своим ощущал, что эта девушка боится его, но не понимал почему. Впрочем, постепенно ее руки, которыми Никарета обмывала его и кормила, стали дрожать меньше, страх исчез из ее голоса, однако Мавсаний не перестал чувствовать некую опасность и в голосе, и в движениях этой девушки, и в ее прикосновениях. Причем все это представляло собой опасность не для него, а прежде всего для какого-то высшего, обожаемого существа… Все это время Мавсаний не мог вспомнить, что это за существо, но сейчас вспомнил, ибо услышал его имя, которое произнесла Никарета: Драконт Главк.

Открыв врата более давним его воспоминаниям, Никарета словно бы захлопнула их для других, более поздних, и Мавсанию по-прежнему казалось, что он пребывал в некоем мире теней, откуда вернулся ради того, чтобы спасти господина.