Святилище любви

Ему стоило огромных трудов сдержать приступ ненависти к Никарете, который овладел им. Ну да, это та самая проклятая девка, которую он хотел утопить, а она спаслась неведомым путем, чтобы снова угрожать спокойствию его господина! Теперь она стала еще более страшной и опасной. Если она смогла пленить Драконта, будучи в беспамятстве, то что же она сделает с ним сейчас, желая поработить его! Мавсаний слышал это выражение жадной нежности в голосе, шепнувшем:

– Драконт… Драконт Главк…

Вот такими же голосами, мрачно думал он, обладали сирены, которые сводили с ума корабельщиков, бросавшихся в волны и погибавших с мечтой о погибельной страсти! Все в Никарете: и этот голос, и отрешенный, мечтательный взгляд зеленых глаз, и движения нежных рук, и задумчивый наклон головы, и легкие завитки уже отросших золотисто-рыжих волос, и линии прекрасного тела, которых не способен был изуродовать хитон из некрашеного полотна, и узкие длинные ступни, на которых красовались сандалии, усыпанные маленькими блестящими камушками, – все пугало Мавсания, все внушало ему ненависть, все вызывало ярость и желание ударить ее, убить!

«Женщина! – думал он с яростью. – Создана для красоты, но ради зла! Разум собачий, льстивые речи, лживые руки!»

Он задыхался от собственного бессилия, от того, что не может стиснуть пальцами ее тонкую, нежную шею. На счастье, у него хватило ума понять, что никакой пользы ни себе, ни господину он пока принести не может, потому что не может ни рукой, ни ногой шевельнуть. Он должен скрывать свое пробуждение к жизни, таить от всех воскрешение своих воспоминаний, обретать силы – чтобы потом обрушиться на эту тварь и уничтожить ее. А заодно всех тех, кто окажется в это мгновение с ней рядом.

Они, они, эти люди… Нет, эти тени его бледных воспоминаний… Они были его врагами хотя бы потому, что говорили с Никаретой ласково и дружески. Древняя истина: «Друг моего врага – мой враг!» – сияла в мозгу Мавсания мрачным, мертвенным – и в то же время ослепительным светом, совершенно затмевая мысль о том, что эти люди спали ему жизнь. Их имена казались ему названиями враждебных племен! Поликсена, Дианта, Чаритон, Окинос – вот так звались эти племена, и Мавсаний твердо знал, что он должен их уничтожить, как некогда отец города Коринф уничтожал кровожадные племена, таившиеся в отрогах и недрах здешних гор и лесов.

Но первой в этой череде тех, кто падет от руки Мавсания, будет Никарета!

Коринф, асклепион

– Ох! – возопил Гедеон, так же изумленный, как и все остальные. – Поликсена, а не Поликсен! Теперь понятно, почему у Окиноса делался такой безумный и страстный взгляд, когда он смотрел на главного асклепиада!

И он захохотал, ткнув пальцем в Поликсену:

– А я никак не мог взять в толк, почему Окинос лезет на стену от ревности к этому красавчику! Неужели, думаю, наш суровый Поликсен забавляется по ночам с милашкой Чаритоном? А ведь я угадал! Только не Поликсен с ним забавлялся, а Поликсена!

И он с силой пнул в живот Чаритона, который издал мучительный стон, дернулся и затих.

Поликсена вскрикнула – и тотчас зажала себе рот, затравленно глядя на людей, которые окружили ее и подступали все ближе, рассматривая ее так, как если бы она была неведомым и отвратительным животным.

Ей они тоже казались неведомыми и отвратительными животными – нет, зверями! Они наступали на нее, как призраки Аида, которые предшествуют смерти…

– Окинос, – задумчиво повторил Такис.

На его худом лице чередой пробегали гримасы. Обычно приятели со смеху покатывались, на него глядючи, когда он размышлял. Лицо Такиса было необычайно подвижным и выразительным, и по этим гримасам легко можно было угадать, что он задумывает. Сейчас он явно замышлял какую-то пакость, так сузились его глаза, так злорадно искривились тонкие губы, и даже крючковатый нос еще сильнее заострился.

– И где сейчас этот Окинос? – спросил Такис.

– Он и унес Мавсания в Проастио Наос, в дом Дианты, – пояснил Гедеон. – И пока еще не возвращался. Они разругались перед его уходом, я слышал, как они орали друг на друга.

– Окинос ушел, – провозгласил Такис. – Окинос ушел, а бедняжка Поликсена тоскует по его могучим рукам.

И вдруг, бросившись к Поликсене, он поднял ее с тела Чаритона, к которому она припадала то ли в поисках защиты, то ли сама пытаясь его защитить, и одним сильным движением разорвал на ней белый хитон.

Наступила тишина.

Поликсена была так ошеломлена, что стояла, разведя руки в стороны, и зажмурившись, словно, сама не видя своих врагов, сделалась невидимой им. Но это было не так, они ее видели, они на нее смотрели, и как смотрели!..

Все эти молодые мужчины любили предаваться плотским забавам, они часто проводили ночи у гетер, они имели содержанок и невольниц, и женскими прелестями (так же, впрочем, как и мужскими!) их было трудно поразить, однако сейчас все они как один ощутили небывалое, животное, почти звериное вожделение при взгляде на обнажившееся тело той, которую только что считали мужчиной.