Снеженика нервно мерила шагами избу. Уязвленное самолюбие отчаянно требовало реванша. Да как он смеет? За время совместной жизни с Вадимом она привыкла совсем к другому. Он любовался, восхищался, осыпал подарками и комплиментами, тихо терпел ее выходки и никогда не перечил. А если она его доставала, то просто замыкался и молчал, потом успокаивался и первым шел мириться, даже если она была виновата. Это сначала умиляло, потом бесило, потом и вовсе надоело, но было для нее привычным и правильным.
Но безразличие — это то единственное, чего она никогда не видела у Вадика в глазах. Чего же на него нашло? Ах да… она же в чужом теле! Но разве это причина, чтобы вести себя подобным образом?
— Димитрий, значит? Каков наглец, а? — она сдунула с носа выбившуюся прядку и грозно зыркнула очами на стариков. — Не спрашивали меня! Посмотри чего!!! Меня всегда спрашивают! Особенно он!!!
— И чего же он для вас такой особенный? Глашка-то тожа по нему сохла…
Снеженика резко затормозила возле бабки Анисьи.
— Я не сохла! Это он по мне сох! Там, в моем мире!
— Дык не он же… — пожал плечами дед Данила.
— Какая разница?! Эта, как её, генетическая память должна же быть! И совесть! — продолжала распыляться Снеженика, понимая, что несет полный бред. Конечно, это не Вадим, но видеть перед собой его лицо и чувствовать такое безразличие оказалось обидно и невыносимо.
— А Глашка-то ему не по сердцу, уж она и так, и сяк старалась… — продолжал подзуживать дед Данила.
— Я ему покажу — не по сердцу…
— Другую сватал…
— Чтоооо?!!
А вот это было уже слишком. Оскорбленная эгоистка в Снеженике проснулась и ухватилась за дрын. Вадим он или нет, но это дело принципа! Он не может и просто не имеет права не обращать на нее внимания, а уж помыслить о том, чтобы уйти к другой… Снеженика шумно выпустила воздух из ноздрей, как бык на корриде, и мстительно закусила губу.
Бабка Анисья потихоньку толкнула деда локотком, тот понятливо крякнул и улыбнулся в седые усы. Теперь даже безусому коту было понятно — попался Димитрий, захлопнулся капкан, и не уйти…
За дело Снеженика взялась рьяно и немедленно, со всем пылом оскорбленного самолюбия и нерастраченного профессионализма. Поэтому, когда после обеда бабка Анисья заглянула в избу посмотреть, как готовится обед, то только руками всплеснула.
На обеденном столе вместо ожидаемых пирогов и щей был распят дедов тулуп, нещадно покромсанный овечьими ножницами. По горнице кружили обрезки пестрых лоскутков и ленточек, а Дуняшка с Ульянкой собачками крутились вокруг старшей сестры по принципу «дай, подай, иди на фиг», беспрекословно выполняя все ее поручения.
— А батюшки! Да разве ж можно в Святки шить! — с порога ахнула бабуся. — Дык примета же! Скотина ж родиться не будет!
— А мы и не шьем! — тут же отбрила ее Снеженика. — Мы творим! Это творческий процесс. Скотина поймет!
— А вы чаво тут крутитесь? — цыкнула она на девчонок. — Велела же курей по улице собирать!
— Мы собрали!
— И сколь набрали?
— Четыре мешка… — деловито доложила Дуняшка и поднырнула под руку Снеженике, чтобы было лучше видно. — Глаш, вот тут еще бы бантик…
— Гляди-кась! — цокнула языком бабка Анисья, наблюдая, с каким благоговением девки крутятся вокруг новой гостьи. — Так и знала, что подслухивали… Все-то им знать надо, да везде носы свои сунуть… Бантик ей… Постой… Какой бантик? Енто ты где ленту алую взяла, не в сундуке ли? — спохватилась она.
— В сундуке, — зажимая зубами конец ленты, промычала Снеженика, прилаживая с Дуняшкой бантик на отложной воротник уже вполне читающейся под ее умелыми руками дамской расклешенной шубки.
— Дык енто похоронная! Я ж себе ее на гроб купила!
— А ты не жадничай, бабуль, тебе чего важнее: Глашку замуж выдать или в гробу красивая лежать?
— А энтот почему опять в избе? — удивленно вскинула брови бабка, обнаружив мерно дрыхнувшего на печной лавке петуха. Тот удобно устроился на пуховой подушке и похрапывал, засунув нос под хвост, обустроенный уютно и со вкусом, даже с услужливо пододвинутой к лавке пудовой тыквой, чтоб удобней запрыгивать было.
— Он тут жить будет, — уверенно объявила Снеженика, не прерывая своего дела. — Чтобы кур не гонял.
— О курях она озаботилась. А о нас кто подумает?
— Он смирный…
— Кто смирный? Попадья из церкви выйти боится…
— Он больше не будет!
— Все куры седые…
— Он не со зла!
— Зато с дури! Ить хотела ж зарубить, чего не дала? Силушек нет никаких! Ни нам, ни соседям проходу не дает, доколе еще терпеть эту оказию?
— Не гони его, бабусь! — вступилась вдруг Ульянка. — Он Глашу слушается, даже команды выполняет, забавный такой!
— Да тьху на вас, — всплеснула руками бабка Анисья. Как есть одной командой спелись! И бес их разберет, энтих пришлых девах, почему их дети нерадивые да петухи клевачие слушаются. — А обед? А корова? — строго добавила она. — Ты, девка, обязанности свои знай. Хошь-не хошь, умею-не умею, а на тебе они! А я стара уже — спина не гнется!