Свято место пусто не бывает: история советского атеизма

Ответ Филимонова на письмо Ковалева свидетельствует об этой двойственности. Филимонов заверил Ковалева, что «в развитом социалистическом обществе» атеизм «стал одной из неотъемлемых черт духовного мира советского человека», даже если все еще есть люди, которые не могут «овладеть научно-материалистическим мировоззрением». В то же время «нельзя не согласиться с автором письма», что «в нравственном воспитании нашей молодежи налицо определенные пробелы». Для некоторых атеистические знания, которые они получили в школе, «не превращаются в твердые убеждения» и не сопровождаются «выработкой активной жизненной позиции по отношению к религии и ее традициям». Вместо картин или эстампов светского содержания юнцы вешают на стены иконы, носят крестики, посещают «памятники старины, носящие культовый характер» и читают книги об иконописи и церковной архитектуре – все это модничающая советская молодежь считает признаками «хорошего тона». Таким образом, даже если оживление интереса к религии имело место на самом деле, Филимонов заверял Ковалева, что это надо воспринимать не как свидетельство религиозных убеждений или признак «религиозного возрождения», но скорее как нездоровую моду. Он рассказал, что в результате социологических исследований было сделано «парадоксальное» открытие: среди тех, кто крестит своих детей, верующие составляют меньшинство. «Иными словами, отправляют этот религиозный обряд, оказывая материальную и моральную поддержку церкви, те, кто, как говорится, ни в бога, ни в черта не верит». Те, кто крестит своих детей, разъяснял Филимонов, не верят в бога или сверхъестественные силы, негативно относятся к церкви и религии как учреждениям, но видят в крещении «красивую народную традицию». Крещение для них – это «игра, представление», просто повод для застолья, и «никто не задумывается над тем, что этот обряд, какие бы новшества ни вводило в него духовенство, остается религиозным обрядом, утверждающим идеи греховности, ничтожества человека перед богом… Иначе говоря, идеи, несовместимые с моральными принципами и нормами советского образа жизни»780.

Но Филимонов разъяснял, что даже если эта новая религиозность не является признаком религиозных убеждений советской молодежи, она говорит об «известной мировоззренческой сумятице в головах некоторых молодых людей, о безвкусице, точнее, о мещанских вкусах, о том, что теперь принято называть модным словом – кич». Большинство этих юнцов «усматривают в крестике лишь предмет красоты», не связанный с христианством. Более того, «эти молодые „крестоносцы“… убеждены, что мода никакого отношения к убеждениям человека, к его мировоззрению не имеет». Поэтому даже если их религиозность не говорит о религиозном возрождении, она свидетельствует об их духовной пустоте. Как сформулировал Филимонов, «за крестиком явно просматривается нолик – нравственный, духовный». Показательно, что, обсуждая место и значение обрядности в советском обществе, Филимонов лишь однажды бегло упоминает социалистическую обрядность, отмечая, что даже если социалистическим обрядам «порой не хватает эмоциональности, эстетической привлекательности», они все же «способствуют вытеснению» религиозных обрядов «из семейно-бытовой сферы»781.

Ил. 18. В. Кюннап. Стихи В. Алексеева. У беспринципных – не секрет – / Есть тоже принцип вроде: / Удобно – скажут «Бога нет!» / Удобно – в церковь сходят. Плакат. Л.: Художник РСФСР, 1975. Государственный музей истории религии, Санкт-Петербург