Свято место пусто не бывает: история советского атеизма

Творческая интеллигенция тем не менее в лучшем случае двойственно относилась к проекту создания социалистической обрядности и, более того, даже критиковала новые ритуалы в прессе. Самым ярким образцом этой критики стал очерк «Бумажные цветы» А. Петухова (1969)782. Петухов ясно выразил свое неоднозначное отношение к новой обрядности. Он указывал, что с самого начала не было согласия по вопросу о том, какую цель преследует введение этих обрядов. Если для одних введение социалистических обрядов объяснялось ростом материального благосостояния и культурного уровня населения, то для других обряды были существенной частью человеческой жизни, поскольку без них жизнь становится «обыденной, выщелоченной, прозаически серой». Третьи, продолжал Петухов, видят в обрядах способ решения самых разных социальных проблем, от алкоголизма до исхода советской молодежи из деревни. Короче, иронически отмечал Петухов, «праздники, обряды кажутся чуть ли не универсальным средством разрешения сложнейших социальных проблем». Петухов признавал великую силу обрядов, «которые выработаны многими поколениями», но сомневался в эффективности новых социалистических обрядов, которые «совсем недавно порождены фантазией и волей отдельных энтузиастов»783. Он задавался вопросом, как судить об успехе новых социалистических обрядов. Определяется ли успех тем, что обряд привлекает большую аудиторию, а если это так, чем он отличается от любого другого «организованного представления», например от концерта, КВН или даже гастролей выездного цирка? Или, чтобы обряд стал чем-то большим, чем просто спектакль, люди должны стать его участниками? Наконец, Петухов подчеркивал, что зачастую «такие праздники срывались, не получались, и, как неудавшийся концерт, вызывали у людей чувство досады, неудовлетворенности, разочарования». «Продуманный» социалистический обряд, созданный специальной комиссией и внедренный «сверху», – это «еще не обряд, а всего лишь инсценировка, спектакль, который, может быть, интересен и даже красив, но не больше»784. В любом случае, заключал Петухов, эти «изобретения и „возрождения“» обрядов «не накладывают сколь-нибудь заметного отпечатка» на жизнь и быт советского народа, который «с равнодушным спокойствием воспринимает перенасыщенные „воспитательными моментами“ новшества, и лишь усмехается, дивясь наивности тех, кто таким способом надеется убить сразу двух зайцев: и украсить нашу „обыденную, выщелоченную, прозаически серую“ жизнь, и заодно очистить сознание людей от пережитков прошлого»785.

В другой статье писатель Леонид Жуховицкий говорил о том, что если церковное венчание вызывало «достаточный пиетет», то форма регистрации гражданских актов является «достаточно нелепой». Описывая недавно просмотренный им короткометражный фильм о новой советской свадебной обрядности, он отметил, что большую часть времени зрители в кинозале смеялись «не громко, не весело – скорее от неловкости»786. Более того, этнограф Юлиан Бромлей (1921–1980) привлек внимание к потребительскому характеру новых социалистических обрядов. Советская свадьба «с сотнями приглашенных», доказывал он, превращается в «мещанскую погоню за престижем, стремление „переплюнуть“ соседей, знакомых пышностью и расточительностью». Советские люди, продолжал Бромлей, тратят на организацию такой свадьбы все свои сбережения, даже влезают в долги, которые потом выплачивают годами. Он также выражал недоумение по поводу причин живучести обряда крещения. Вроде бы, писал он, этот обряд «не содержит в себе ничего привлекательного для наших молодых современников»; он негигиеничен и опасен для здоровья ребенка – «а все же крестят детей многие». Наконец, подчеркивал Бромлей, особую «опасность» для коммунистического мировоззрения представляет смерть. «Это событие, как никакое иное, остается областью самого острого столкновения с религией», отмечал он, поскольку «порой дело доходит даже до пересмотра мировоззренческих установок у близких умершего»787.