Гуков отмолчался, но Шеметов не отступал:
— А все-таки, Семен, сколько накатал?
— Мне еще клин протереть надо, — проворчал Гуков и забрался в танк.
Все, что нужно, главное, старшина вместил в две строчки:
«Майя, я жив, пишу письмо в танке. Сынок Шура и Женя, слушайте маму. Ждите второго письма».
Вдова солдата Мария Ивановна Гукова тридцать три года читала последнее письмо мужа по памяти.
Каждый день.
Все строчки.
В предвечернее небо взметнулась ракета. Белый танк с цифрой «33» на башне рывком стронулся с места, тяжело покачиваясь, спустился на исковерканное шоссе и помчался в гору к крепостным воротам. У самых ворот он приостановился, выбросил из длинного ствола рваное пламя и ринулся под каменную арку.
— «Петя»! Я — «Коля»! Как у тебя?
«Пошел!» — услышал Слободян, и связь оборвалась.
— «Петя»! «Петя»! Чего молчишь?
— Антенну, видимо, сшибли, — предположил радист.
Слободян сразу позабыл кодированные позывные.
— Паша! Чего молчишь? Паша! — все кричал и кричал он, и кругляки ларингофона вжимались в горло…
Крепость взяли тринадцать суток спустя.
Начальником гарнизона крепости стал Дивин. Командира полка отправили в госпиталь вместе с комбатом Кострецовым. В этот раз его ранили ночью.
Обгорелые развалины тюрьмы и казарм, церковь с обрушенным куполом. Беспорядочное нагромождение техники, покореженной, раздавленной, расстрелянной в упор.
Озеро в полыньях, пробитых бомбами и снарядами. Над черным льдом белый пар.
Танка КВ не было.
Дивин пожимал плечами:
— Не в землю же они его зарыли!
Слободян с непокрытой головой, черный шлем — в руке, потерянно бродил по крепости.
Раненых и больных военнопленных грузили на машины и санитарные повозки. Здоровые, пережив момент животного страха, уже фамильярно картавили «Гитлер капут!» и выпрашивали курево. И те, кому посчастливилось пересечь Долину смерти или вскарабкаться на ледяную стену крепости, охотно угощали табаком подобострастных и жалких немецких солдат. Тех самых, что еще час назад стреляли в них, забрасывали термитными гранатами, старались убить.
На перегретых германских пулеметах еще таяли снежинки, а пулеметчики, закатывая глаза, уже нахваливали крепкую русскую махорку и папиросы «Звездочка».
Слободяна толкали со всех сторон свои и чужие, и он, выбираясь из людской гущи, оказался в дальнем конце крепости, у озера.