«Новый порядок вещей утверждается ныне между нами; день ясный, лучезарный заменяет продолжительную и глубокую ночь. Безобразное, чудовищное скопище законов, составленное сословием, основавшим блаженство свое на одном лишь угнетении, управляло вами доныне. Вольность, равенство и правосудие будут на предбудущие времена одни уставами нашего законодательства! Счастливый переворот, ниспровергая ныне самовластие вельможей, заменит оное правительством, единственно достоинству человека приличным: но со всем тем… (кто бы мог этому верить?) есть между ними люди, столь нерадеющие о собственных своих выгодах, что дерзают нечестивыми устами своими оскорблять священные постановления народного правления!..
Нам не безызвестно, какое наказание заслуживали бы сии вероломные самолюбцы, сии враги отчизне своей и всего человечества, но предав забвению все преступнические их заблуждения, мы объявляем от имени целого народа: что кто впредь дерзать будет произносить хулу против народной власти или делать предложения, клонящиеся ко вреду ее, кто будет обольщать народ и выхвалять последнее, столь ненавистное нам, правительство, тот признан будет врагом отечества и яко преступник наказан во всей строгости законов».
Подобными высокопарными воззваниями французы вскураживали везде головы легковерного народа, который воображал себе, что он подлинно царствует. Руки наряженных в красные колпаки граждан для того только были заняты, одна мнимым якобинским скипетром, другая красноречивыми прокламациями, чтобы карманы их могли быть беспрепятственно и удобнее опорожняемы. Во всех землях, заразившихся республиканской горячкой, развязка была одинаковая: прокламации, т. е. пустая бумага, оставались при заблужденных учениках, а деньги переходили к коварным учителям.
Нищета, раздоры и нарушение общественного порядка следовали всюду за этими преобразователями. Таковы-то памятники восхваляемого перерождения народов, быстрых успехов ума человеческого, стремления людей к независимости, свободе и равенству… всех этих химер, столь пышно превозносимых знаменитыми и острыми французскими философами.
Они не хотят понять, что истинное благоденствие только там, где кроткий, богобоязливый и человеколюбивый Государь, имея власть самодержавную, пользуется оною для строго наблюдения законов, которым (в пример своим подданным) должен подвергать себя первого…
[3]
28-го октября соединенные эскадры при тихом южном ветре оставили гавань Цефалонскую и направили плавание свое на Корфу. На пути получил адмирал [Ушаков] известие от капитана 1-го ранга Сенявина, что французы на острове Св. Мавра имеют гарнизона 540 человек и заперлись в крепости, снабженной большой артиллерией и окруженной с двух сторон водой, а с двух других – широкими рвами.
Известие это заставило адмирала Ушакова взять другие меры. Призвав на совет товарища своего Кадыр-Бея, он решился, не следуя на Корфу, отправиться сам к Св. Мавре, а в подкрепление Корфиотскому отряду послал он корабль «Троица», два фрегата и одну корветту; распорядившись таким образом, сам с остальными эскадры нашей двумя кораблями, двумя фрегатами да турецкими двумя же кораблями и одним фрегатом прибыл к острову Св. Мавра 31-го числа октября.
Приближаясь к проливу, слышали беспрестанные пушечные выстрелы: осада была уже начата отрядом капитана Сенявина. Эскадры легли на якорь при устье канала, и Сенявин встретил главнокомандующего на берегу; оба адмирала отправились с ним на катерах осматривать со всех сторон крепость и к Албанскому берегу, где были устроены батареи, действовавшие против крепости. Ушаков для подкрепления действия Сенявина написал немедленно к коменданту письмо, в котором доказывало бесполезность его сопротивления, потому что он обойден вокруг и помощи ниоткуда ожидать не может, что он может сдаться на выгодных условиях, но если замедлит со сдачей крепости, то никакой пощады ожидать не должен.
Едва прибыл сюда с отрядом Сенявин, как явился к нему на корабль архиерей, сопровождаемый старшинами: они описали ему бедственное свое положение и отчаяние всех островских жителей, страшившихся сделаться жертвами свирепого Али-Паши Янинского, вошедшего в тайные переговоры с французским комендантом, полковником Миолетом, о сдаче ему крепости Св. Мавры, отстоящей от владения его на полупушечный только выстрел. Али-Паша обязывался заплатить Франции за эту уступку 30 тысяч червонцев и отправить на свой счет весь Св. Маврский гарнизон в Анкону или другой порт Адриатического моря, который будет ему назначен. Вместе с ним Али-Паша прислал к островским старшинам несколько доверенных ему албанцев с превежливым письмом, в котором давал им обещание сохранить коренные их постановления, законы и имущества, и соблюсти всякое уважение к православной церкви; также обязывался он не требовать от них никакой подати и запретить всякое сообщение между албанским гарнизоном, имеющим занять крепость, и островом.