Святой хирург. Жизнь и судьба архиепископа Луки

Хваля советскую власть за формально хорошие намерения, он говорил только часть правды. Хотя порой в чем-то эта часть правды была и на грани неправды. Особенно тогда, когда Лука утверждал, что государство не вмешивается во внутреннюю жизнь Церкви, как раньше это делалось через обер-прокурора Синода. Другая часть оставалась в приватных разговорах и отнюдь не в приватных жестах, позволяющих нам смотреть на архиепископа как на предтечу диссидентского движения. Об этом мы поговорим в другом месте, а пока скажем несколько слов о частных разговорах, сохраненных благодаря недреманному оку госбезопасности.

Осенью 1947 года Лука по предложению редакции «Журнала Московской патриархии» пишет статью в защиту мира. Статья заказная, о ней более подробно сказано в главке о религиозной борьбе за мир. Святитель говорит, что не считает коммунизм делом от Бога. Перед отправкой текста он читает его ближайшему окружению и спрашивает их мнение: может, стоит вычеркнуть некоторые фразы, которые все равно не пройдут цензуры. Агент «Вологодский» отвечает: «В условиях существующей свободы слова и печати это место в вашей статье должно быть отпечатано». На что Лука рассмеялся и сказал: «В том-то и дело, что у нас нет ни свободы слова, ни печати, а все эти красивые слова записаны только на бумаге». «Как же так, вы ведь называете существующий строй истинно демократическим и превозносите его, а раз так, то бояться вам нечего», – раскручивает колесо провокации «Вологодский». Лука снова рассмеялся: «Говорить можно все, но на самом деле ничего этого нет». (14).

Тема свободы слова периодически возникает в разговорах святого хирурга. Тем более что сам он говорит апологетические проповеди и, конечно, хочет, чтобы их издали. «А нельзя ли, владыко, поставить вопрос об отпечатывании ваших проповедей типографским способом?» – задает коварный вопрос осведомитель. «В условиях свободы печати у нас это совершенно невозможно», – шутит Лука. И уже более серьезно продолжает: «Я как-то в Москве говорил на эту тему с Карповым, и он мне буквально сказал следующее: «Одно дело, когда вы говорите свои проповеди среди прихожан в пределах храма, но когда эти проповеди делаются достоянием всех, это уже носит другой характер. Вы сами должны это понимать». Вот что сказал мне Карпов, и это совершенно верно. Проповеди митрополита Николая печатаются и издаются только потому, что он примиренчески относится к власти, а я в своих проповедях ругаю их и говорю правду про безбожников» (15).

Взгляды Луки на «свободу слова» в СССР разделяют и священники из его ближайшего окружения. К ним относился о. Николай Ливанов, публично, конечно, ничего по этому поводу не говоривший, но в частных разговорах его иногда прорывало. Как-то, возвращаясь на грузовой автомашине из Евпатории в Симферополь, он завел разговор с ехавшим с ним офицером о коммунизме. «Ваши идеи и принципы, записанные в Конституции, потерпели фиаско, – сказал о. Николай. – Где ваши красивые истины, записанные в Конституции, о свободе слова, печати? Слово «свобода» существует только на бумаге, а фактически ее нет. Все подчинено классовой диктатуре, при ней не может быть свободы. Разве это нормально, когда вы, как представитель коммунистической партии, имеете право печатать все то, что подходит под вашу идею, а вот я не могу напечатать о религии ни строчки» (16).

Но, критикуя власть, архиепископ Лука не заходил дальше определенных границ. По возможности он стремился вписаться в новую советско-церковную симфонию. И даже иногда наивно верил, что она может переродиться в старую, дореволюционную. Во всяком случае, его мысли двигались в эту сторону. Когда летом 1947 года в Крыму отдыхал 1-й заместитель председателя Совета министров СССР В.М. Молотов, он постарался попасть к нему на прием (не удалось). Логика его была проста: «В дореволюционное время приезжавшие в Ливадию цари обязательно принимали правящего архиерея». В 1958 году, аккурат накануне начала хрущевских гонений, он посылает своего секретаря узнать у уполномоченного, правда ли, что в школах собираются вводить преподавание Закона Божия? (17).

В этом контексте можно воспринимать и его отношение к Сталину. «Отец народов» был начальником, которого, по слову Писания, надлежало чтить. 21 декабря 1949 года, в день 70-летия генералиссимуса, в Крыму по распоряжению Луки проводились торжественные молебны. Сам архиепископ в этот день служил в кафедральном соборе и в конце богослужения сказал большую проповедь, упомянул, что советское правительство борется за мир, но имени вождя не касался.

Лука был естественным патриотом. Он вполне искренне служил Родине, чем мог: в госпитале, за письменным столом, в церковной ограде. Но этот его естественный патриотизм иногда отступал перед патриотизмом советского образца. Если же Лука оставался ему верным до конца, то вынужден был становиться на позицию «неосознанного диссидентства», чреватого потерей кафедры. Святитель шел по тонкому льду.

XII. Только бы не война