Святой патриарх

Жаркое, хотя утреннее летнее солнце пурпуром горит на золотых верхушках летнего дворца Алексея Михайловича в селе Коломенском, обдаёт пурпуром яркую зелень царского сада с цветниками и прудом и превращает в нежную бирюзу голубое московское небо, когда-то сыпавшее, казалось, одними снегами и метелями да дышавшее трескучими морозами. Летняя царская резиденция, изукрашенная и «измечтанная» невиданными резными узорами и красками, обрызганная позолотою, испещрённая цветными и разрисованными стёклами, вся в столбиках, коньках, гребешках и решётках, так и рябит, так и слепит своею золотоордынскою пестротою непривычный глаз.

Прелестное московское утро… На дворцовых карнизах, меж решетинами переходов и на наличниках голуби воркуют… В чаще сада турлукают горлинки и свистят иволги.

И среди этой природы на женской половине дворца, в высоком тереме царевен, на полузадернутых от солнца пологами переходах раздаётся звонкий, металлический голосок той, о которой сейчас почти, именно вчера под вечер, вспоминали в Украине правобережной, в Чигирине, в доме гетмана Петра Дорошенка… Это голосок «её милости царевны Софей Алексеевны».

Царевна Софья Алексеевна сидит в своём теремке с Симеоном Ситиановичем Полоцким и учится «арифметикии…»

Царевне уже пошёл пятнадцатый либо шестнадцатый годок. Она, как справедливо заметил думный дворянин Фёдор Соковнин на вопрос Брюховецкой, похорошела, выросла, пополнела пышным белым тельцем… Белокурая её умненькая головка вырастила роскошную косу, которая заплетена в две трубы… Голубые, совсем московские глаза с поволокой поглядывают иногда на зелень сада, на пруд, у берегов которого картинно плавают лебеди. Одна шибка стеклянной галереи переходов отворена в сад, оттуда веет ароматом цветов и зелени. У пруда, у «ердани», стоят часовые стрельцы. Кое-где виднеются в тени зелени бояре, стольники и другая дворская саранча.

— Так, так, цифрей ни лишних, ни неправильных нету, — говорил как бы про себя Симеон Полоцкий, перелистывая тетрадку на столе. — Циферное дело гораздо, в порядке… Похваляю Премудрость царевну… А что есть арифметикия? — вскинул он на неё своими умными семитическими глазами.

Царевна как бы немножко вздрогнула от задумчивости, но тотчас же оправилась.

— Арифметикия, или числительница, есть художество честное, — быстро заговорила она, — независтное и всем удобопонятное, многополезнейшее, от древнейших же и новейших в разные времена явившихся изряднейших арифметиков изобретённое и изложенное.

Прекрасные глаза царевны смотрели весело и светло.

— Изрядно, преизрядно! — похвалял учитель. — А каково есть арифметикиино челобитье до учащейся юности?

— Челобитье арифметикиино таково есть:

Приими, юнице, премудрости цветы,

Разумных наук обтецая ветры,

Арифметикии прилежно учися.

В ней разных правил и штук придержися,

Ибо в гражданстве к делам есть потребно

Лечити свой ум, аще числить вредно

Та пути в небе решит и на мори,

Ещё на войне полезна и в поли.

— Оптиме! Оптиме! — похвалял учитель, любуясь своей ученицей.

— А что есть «оптиме»? — удивлённо спросила царевна.

— «Оптиме» есть велия похвала римская, сиречь «преизряднейшее», «препохвальненшее», изряднее чего быть не может.

— А что есть «верты», учителю? — снова спросила любознательная ученица.

— «Верты» суть множественное число, по грамматикии, от «верта», а «верта» есть мать и сестра «вертограда»: попросту «верта» есть сад.

— А что есть «штук»?

— «Штука» есть слово польское и украинское и равносильно слову «художество».

Царевна глянула в окно и улыбнулась.

— Государь батюшка вышел на смотр, — сказала она, продолжая весело улыбаться. — А бояре-те, бояре как земно кланяются головами в песок, красны, что раки, пыхтят, как…

Она совсем рассмеялась. Тонкая улыбка змейкой пробежала по губам и глазам Симеона Полоцкого.

— Усердие своё великому государю являют, — заметил он скромно.

— Ах! Дьяк Алмаз Иванов уже тринадцатый поклон кладёт, — снова засмеялась царевна, — кувыркается…

— Он лёгонький, худ гораздо, ему не тяжело, — пояснил Симеон.

— Ах! А князь Трубецкой, Алексей Никитич, с земли не может подняться… ах!

— Тучен он и стар гораздо…

— Ево поднимают князь Юрье Ромодановской да Ртищев Фёдор… ах, подняли! Подняли! Государь батюшка смеётся… руку жалует…

Царевна вспомнила, что она отвлекается от «урка», и зарделась… потом отвернулась от окна, чтоб не соблазняться «кувырканьями» бояр.

Симеон Полоцкий понял это.

— А коликогуба есть арифметикия, царевна Премудрость? — с ласковою улыбкою спросил он.

— Арифметикия есть сугуба.

— Изрядно… А каково есть арифметикиино первой части последствие?

— Арифметикиино последствие гласит сице:

О, Любезнейшая прочитателько,

Буди о Христе ты снисателька,

Да в науке сей будешь свершенна.

И везде у всех добре почтенна.

Но ещё молю тя потщися,

Прочих частей изучися,

В них же охотно ся понуди,

В политикии всей свершенна буди,

Да будешь почтена всеконечно

И увенчана от всех венечно.

— Оптиме! Сугубо и трегубо! Оптиме! — поощрял учитель.