Святой патриарх

— Да вот видишь ли, атаман: повернули это мы ужо из Царицына — там тебя ждут не дождутся! коли смотрим — идёт навстреч нам калмычка с ребёнком на руках; Да как увидала нас — и ну улепётывать! — вспужалась нас должно быть. Я кричу этто: «стой! стой! не бойся!» А бежала она, дура, яром, да к Волге, — а яр-от крутой она возьми да и споткнись — и полетела вниз с кручи, да прямо в Волгу. Вода-то полая подошла к самой круче — глыбоко там — калмычка-ту и бултыхни в воду только пузыри пошли. А это пигалица как-то зацепилась за коренья барыни-ягоды застряла — орёт. Я и взял её, жаль крошку. Калмычка, должно думать, нищенка шла из Дербетевых Улусов в город побираться; а как увидала нас, ну, знамо, заячий дух напал — и бултых в воду: сказано — дура баба.

Маленькая калмычка, совсем голенькая, точно бронзовая, лет, может, двух или тёмного больше, во время этого рассказа доверчиво глядела на Разина и усердно жевала изюм, сама доставая его из пазухи своего спасителя, а спаситель этот захватил малую толику изюмцу в Царицыне у знакомого армянина. Встречая ласковый взгляд своей бородатой няньки, девочка весело улыбалась.

Разин также с доброю улыбкою глядел на чёрненькое, косоглазое и косматое существо, и в нём заговорило хорошее чувство: он вспомнил, что судьба не дала ему детей от его Дуни, с которою он давно расстался; но, быть может, она дала бы ему эту отраду в жизни от другой, от той…

Он как-то машинально поманил к себе маленькую калмычку, и она с улыбкой потянулась к нему, быть может, потому, что он был в богатом с золотными кистями кафтане. Он взял её и посадил к себе на седло, и девочка тотчас же занялась кистями.

Казаки с удивлением, а татары просто с умилением смотрели на эту невиданную сцену: страшный атаман с ребёнком на руках!

«Черт с младенцем!» — не одному казаку пришло на ум это присловье.

Но забавляться ребёнком не приходилось долго. Разин опять передал маленькую калмычку её спасителю.

— Куда ж мы её денем? — спросил он.

— Оставим у себя, атаман, — не бросать же её как котёнка, — отвечал казак. — Всё равно — матери у неё нету, а тащиться с нею до Дербетевых улусов — не рука, да и там оно, поди, с голоду околеет; а у нас, по крайности, забавочка будет.

— Ишь ты бабу в казацкий стан пущать! — улыбнулся есаул.

— Какая она баба? Козявка, одно слово — мразь.

Разин махнул рукой:

— Ну, ин пущай!

Но едва они двинулись вперёд, как справа, по возвышенному сырту, замелькали толпы народа — и пешие, и конные.

— Кому бы это быть? — удивился Разин. — Царские рати так не ходят; да это и не воеводская высылка, не разъезд.

И он тотчас же приказал казакам разведать — что там за люди. Несколько казаков поскакали по направлению к сырту. Издали видно было, как там, в неведомой толпе, при приближении казаков, стали поднимать на пиках шапки. Другие просто махали шапками и бросали их в воздух.

— Кажись, наш брат — вольная птица, — заметил Разин.

— Что-то гуторят, руками на нас показывают, — с своей стороны заметил есаул. — Не калмыки ли?

— Нет, не калмыки: ни колчанов, ни стрел — ничево таково не видать.

Теперь посланные скакали уже назад. Они видимо чему-то были рады.

— Ну, что за люди? — окликнул их Разин.

— Нашей станицы прибыло, батюшка Степан Тимофеевич! — кричали издали. — Васька-Ус бьёт тебе челом всею станицей^[128]!

— А! Вася-Ус, — обрадовался Разин. — Слыхом слышали, видна птица по полёту! Что ж, милости просим нашей каши отведать: а уж заварить заварим! Он раньше меня варить начал.

— Раньше-то, раньше, — подтвердил Ивашка Черноярец, — да только каша его пожиже нашей будет.

— Кулиш, по-нашему, по-запорожски, — пояснил один казак из бывших запорожцев.

Скоро толпы Васьки-Уса стали сближаться с толпами Разина. Голытьба обнималась и целовалась с голытьбою и казаками. Шум, говор, возгласы, топот и ржание коней… картина становилась ещё внушительнее.

Сошлись и атаманы обоих толпищ. Васька-Ус, проникнутый уважением к славе Разина, хоть был и старше его и летами, и подвигами, первый сошёл с коня и снял шапку. Это был маленький, худенький человечек, из дворовых холопей, уже седой, с усами неровной величины: один ус у него выщипан по приказанию его вотчинника за то, что он, будучи доезжачим, раньше своего господина затравил в поле зайца. За этот ус Васька и мстил теперь всем боярам и вотчинникам, и за этот выщипанный ус он и получил свою кличку.

Разин тоже сошёл с коня, и оба атамана трижды поцеловались.

— Батюшка Степан Тимофеич! — поклонился Ус, — прими меня и мою голытьбу в твоё славное войско.

— Спасибо, Василей, а как по отчеству величать — не знаю, — отвечал Разин.

— Трофимов, — подсказал Ус.

— Спасибо, Василей Трофимыч!..

— А я с тобой, батюшка Степан Тимофеич, и в огонь, в воду.

— И на бояр? — улыбнулся Разин.

— О! да на этих супостатов я как с ковшом на брагу!

XXVIII. Смена часовых

Ночь перед Царицыным.

Полный диск луны и бледные звёзды показывают, что время давно перевалило за полночь. Стан Разина, обогнувший с трёх сторон городские стены, давно спит; только от времени до времени в ночном воздухе проносятся караульные оклики.