Святой патриарх

— Славен город Черкасской, — несётся с освещённого луною холма, что высится у обрыва над речкою Царицею.

— Славен город Кагальник! — отвечает ему голос с другого берега речки Царицы.

— Славен город Курмояр! — певуче заводит голос с теневой стороны предместья.

— Славен город Чиры!

— Славен город Цымла!

Это перекликаются часовые в стане Разина. Им вторит дружное кваканье лягушек, раздающееся в камышах да в осоке по берегу Царицы. Там же от времени до времени раздаётся глухой протяжный стон, наводящий страх в ночной тиши: но это стонет небольшая с длинною шеей водяная птица — бугай или выпь!

Безбрежная равнина водной поверхности Волги кое-где сверкает растопленным серебром.

Чудная весенняя ночь!

Разин лежит в своём атаманском намёте с открытыми глазами. Ему не спится, его томит какая-то глухая тоска. Как клочья громадной разодранной картины проносятся перед ним сцены, образы, видения, звуки из его прошлой бурной жизни: то пронесётся в душе отголосок давно забытой песни, то мелодия знакомого голоса, то милый образ, милое видение, — и опять мрак, или зарево пожара, или стон умирающих…

Но явственнее всего перед ним носится милый образ. В намёте у него темно, но он видит это милое личико, точно оно сходит откуда-то вместе с бледным светом месяца, проникающим в шатёр через отдернутую полу намёта. Он не может его забыть, не может отогнать от себя это видение… Отогнать! Но тогда что ж у него останется?..

Он старается прислушаться к окликам часовых, к ночным неясным звукам. Но среди этих неопределённых звуков слышится чей-то детский плач…

Нет, это сонное пение петуха в городе…

— Славен город Раздоры!

— Славен город Арчада!

На светлую полосу в намёте, освещённую месяцем, легла как будто прозрачная тень. Разин всматривается и видит, что эта тень приняла человеческие формы…

Что это? Кто это? Но тень всё явственнее и явственнее принимает человеческий облик…

Это она — Заира! Она нагибается над ним, и он слышит тихий укор её милого голоса: «Зачем ты это сделал? Я так любила тебя»…

— Славен город Курмояр!

— Славен город Кагальник!

Разин в испуге просыпается… Но и теперь его глаза продолжают видеть, и он ясно сознает это несколько мгновений: как лёгкая, прозрачная, точно дым от кадила, тень отошла за отдернутую полу намёта и исчезла в лунном свете. Ему стало жаль, что он проснулся и отогнал давно жданное видение. Если бы не эти оклики часовых, она осталась бы дольше с ним.

Он закрывает глаза. Он ждёт — может быть, повторится видение… Слышен какой-то свист со стороны Волги, что-то знакомое напоминает этот свист… Да, он вспоминал-вспоминал высокие камыши в заводях Каспийского моря, такую же ночь прошлого года и тихо качающийся с морской зыбью струг… Так же и тогда свистела эта ночная водяная птичка — это овчарик… Но тогда он не один прислушивался к свисту этой ночной птички…

Со стороны города опять доносится пение петуха. Это, должно быть, уже третьи петухи. Скоро должны прийти из города те, которые отопрут городские ворота. Но нет, до зари ещё далеко.

Не слыхать более окликов часовых. Да это и не нужно. Кто же осмелится напасть на спящий стан Разина? Да и кому нападать?

Слышится чей-то вздох, тихий, тихий, как вздох младенца…

Разин открыл глаза… Что это? Опять она! На лице её грустная улыбка… Он слышит опять её голос: «Зачем ты ему поверил? Он только хотел погубить меня… Он не хотел, чтоб я была твоя»…

— Кто он? — глухо спросил Разин и сам проснулся от своего голоса.

Но он теперь знал, кто он… Он и прежде это знал. Если бы не его наушничество, она бы и теперь была жива. Это сознание давно его мучило, и он уже давно терзался глухою ненавистью к своему есаулу. Он всему виною!

Разин встал и вышел из шатра. До утра ещё далеко.

— Славен город Раздоры!

— Славен город Арчада!

Это опять оклики часовых, но их самих не видать.

Разин обогнул угол своего просторного намёта и в тени, бросаемой им от месяца, увидел спящего есаула. Ивашка Черноярец лежал на разостланной бурке. В головах у него было седло, а руки подложены под голову. Он лежал лицом вверх, растянувшись во весь рост.

Разин вынул из-за пояса, из оправленных серебром и бирюзою ножен, длинный персидский нож и по самую рукоятку всадил его в грудь своего есаула, под самым левым сосцом.

Черноярец открыл глаза…

— Атаман! — с ужасом прошептал он.

Разин быстро повернул нож в груди своей жертвы и вынул.

— Это тебе за неё! — глухо произнёс он.

Убитый даже не шевельнулся больше.

Тщательно вытерев нож об бурку и вложив в ножны, Разин пошёл вдоль своего стана. Казалось, он прислушивался к ночным звукам. Кваканье лягушек умолкло, но вместо них в камышах Царицы заливалась очеретянка. По временам стонала выпь и насвистывал овчарик. На Волге, вправо от Царицына, длинная водная полоса сверкала серебром.

— Хто идёт? — послышался оклик часового.

— Атаман, — отвечал Разин.

— Пропуск?

— Кагальник.

Разин шёл дальше. Видны уже были очертания городских стен, и длинная чёрная тень тянулась от крепостной башни с каланчою.

— Славен город Москва! — глухо донеслось с каланчи.

— Славен город Ярославль!

— Славен город Астрахань!