Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды

«И когда же оно свершилось? – восклицал отец Иоанн, имея в виду кишиневское злодеяние. – На Пасхальной неделе, когда вся тварь разумная небесная и земная, ангелы и верные христиане ликуют о воскресении Христа из мертвых как начатке общего воскресения всего рода человеческого. Какое недомыслие или непонимание величайшего праздника христианского, какое тупоумие русских людей! Какое неверие! Какое заблуждение! Вместо праздника христианского они устроили скверноубийственный праздник сатане – землю превратили как бы в ад. <…> Русский народ, братья наши! Что вы делаете? Зачем вы сделались варварами – громилами и разбойниками людей, живущих в одном с вами Отечестве, под сенью и властью одного русского царя и поставленных от него правителей?»

Когда сосед и знакомый Толстого помещик А.С.Буткевич обратился к писателю с просьбой каким-то образом откликнуться на кишиневские события, тот ответил ему так: «Дорогой Анатолий Степанович, Кишиневское злодеяние меня сильно поразило, и я высказал в прилагаемом письме мой взгляд на это ужасное событие. Высказал я то же в телеграмме в 30 слов в Филадельфию, в Америку, вкратце то же самое. Цензурно же писать об этом я, по крайней мере, ничего не могу… Иоанн Кроншта<д>тский прекрасно сказал то, что всякий не озверевший человек думает и чувствует…»

Это единственный, но очень выразительный пример, когда Толстой оказался солидарен с Кронштадтским во взгляде на важную общественную проблему и фактически подписался под его словами. Но скоро ситуация кардинально изменилась.

Сразу после появления в печати «Слова» Иоанна Кронштадтского о кишиневских событиях к нему в Кронштадт приехал его духовный ученик, будущий епископ Кишиневский Серафим (Чичагов). Он убедил священника, что газеты освещают события в Кишиневе неверно и что не менее пострадавшей стороной в этом погроме оказались христиане. Об этом разговоре откровенно написала газета «Котлин», издававшаяся в Кронштадте литературным вождем иоаннитов Н.И.Большаковым: «Когда собеседник описал тяжелое положение, в котором, благодаря погрому, очутились не только семьи лиц, арестованных по поводу погрома, но и сотни христианских ремесленников, лишившихся заработка у евреев, отец Иоанн прослезился и сказал с глубокой грустью: – Я собирался написать кишиневским христианам письмо… Я напишу сейчас. – Ему подали перо и чернила. И тут же в присутствии других посетителей он написал на почтовом листе малого формата “Письмо к возлюбленным братьям, кишиневским христианам”».

Вот что писал Иоанн Кронштадтский:

«Из последующих (за первыми) газетных известий о кишиневском погроме я достоверно убедился, что евреи сами были причиною того убийства, увечий и убийств, которые ознаменовали 6 и 7 числа апреля. Уверился я, что христиане, в конце концов, остались обиженными, а евреи за понесенные убытки и увечья – сугубо награжденными от своих и чужих собратий. Это я знаю и из частных писем, писанных ко мне самыми искренними, давно живущими в Кишиневе и основательно знающими дело людьми. А потому взываю к христианам кишиневским: простите исключительно только к вам обращенную мною укоризну в совершившихся безобразиях».

Это письмо, опубликованное в той же газете «Котлин», вызвало негодование просвещенного общества, и без того уже раздраженного резкими выступлениями Иоанна Кронштадтского против Толстого. Чертков воспользовался этой ситуацией для того, чтобы «наказать» священника в своей газете «Свободное слово». Тогда и появилась на ее страницах стихотворная сатира на отца Иоанна. Любопытно, что сам Толстой инициативы своего помощника не поддержал.

Остается предположить, что Толстой с его безошибочной интуицией в оценке самых разных людей понял или почувствовал, что отец Иоанн Кронштадтский, конечно, никакой не антисемит. Прежде всего для этого у Ивана Сергиева никогда не было, если можно так выразиться, воспитательной и образовательной базы. Он вырос не на юге России, а на крайнем Севере, где «еврейского вопроса» не существовало. Единственные инородцы, с которыми сталкивался в детстве и отрочестве Ваня Сергиев, были архангельские немцы, компактно проживавшие в немецкой слободе и, надо признать, довольно высокомерно относившиеся к беднейшему и плохо организованному русскому населению. Бывало, на архангельском рынке случались стычки русских с немцами, когда последние, понаблюдав за торгом какого-нибудь русского бедняка из-за десятка яиц, смеясь, платили первоначально запрошенную цену и забирали на его глазах весь товар. Не случайно именно к немцам впоследствии у отца Иоанна было наиболее настороженное отношение. «…Я их боюсь, немцев, уж очень они вездесущие», – несколько странно выразился он в присутствии одного пытливого юноши на палубе своего катера по пути из Кронштадта в Петербург.