Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды

Ему же он изложил и свой взгляд на евреев: «Я не враг евреев, уже потому, что Христос из их среды, и если они гордятся, в своих молитвах произнося ежедневно: “О, Господи, благодарим Тебя, что выбрал нас из всех народов”, то им есть Кем гордиться, ведь Спаситель мира от них, и я в этом народе вижу совсем другое. Народ, переживший столько народов на земле, народ, родивший Истину, должен остаться живым свидетелем того, что Истина вечна, и равно как нельзя уничтожить Истину, так нельзя уничтожить тех, от кого эта Истина происходит. Кто только любит истинное искусство и кто в душе культурный человек, тот ведь не будет уничтожать старинных памятников. Согласись, мое дитя, что иудейский народ – это старый памятник…»

Это был, возможно, и односторонний взгляд на евреев православного священника, но увидеть в нем признаки антисемитизма, согласитесь, трудно.

С тем же самым юношей на корабле у священника состоялся разговор о кишиневском погроме:

«Да, но это уничтожали подонки нашего общества, – это делал не русский народ, а это делали преступники. Это делали несчастные люди, которые достойны наказания. Нет, нет, это не русский народ, а это убийцы, и они понесут законную кару. Я об этом говорил проповедь в соборе. Нельзя убивать, нельзя! – При этих словах он встал и начал ходить взад и вперед. – Жизнь человека есть святой сосуд Божественного Промысла. Надо не убивать, а учить; не обижать, а говорить! Наша матушка Русь велика и безгранична, народов много у нас, мы все сыны одного Отечества».

Кроме того, надо вспомнить об особенностях образования и, что еще более важно, самообразования Иоанна Кронштадтского. Его сознание, как губка, было пропитано ветхозаветными образами, которые он воспринимал не как литературных героев, но как абсолютно реальных людей. Он постоянно перевоплощался в эти образы в раннем дневнике, как бы ставил себя на их место. И вот вопрос: можно ли всерьез считать антисемитом православного священника, который убежден, что Христос был первым христианским священником «по чину Мельхиседекову»?

Но отношение отца Иоанна к евреям, по-видимому, сильно изменилось в самом конце его жизни. Во многом это было связано с тем, что после 1905 года и до конца жизни священника либеральные газеты, которые в дружественных отцу Иоанну периодических изданиях («Новое время», «Московские ведомости» и др.) назывались не иначе как «еврейские», подвергали его самой беспощадной травле, превратив искреннего священника, в сущности, всегда далекого от всякой политики, в какой-то отвратительный символ крайней общественно-политической реакции.

Почему же именно отец Иоанн был выбран на эту роль? Возможно, именно потому, что его авторитет в народе был невероятно высок, и в ситуации «всероссийского плебисцита» по законам любого плебисцита главной мишенью для битья и должен был оказаться самый авторитетный в Церкви человек. Ну и, конечно, важную роль в этом сыграла жесткая позиция Иоанна Кронштадтского по отношению к Толстому, который, в свою очередь, и тоже против своей воли, был поднят на щит – уже революционным движением – как враг самодержавия.

Первая атака на отца Иоанна со стороны прессы и началась с того, что он сам бросил вызов Толстому. Однако Толстой этот вызов не принял, от войны уклонился. Зато его охотно приняло либеральное общество, грудью вставшее на защиту Толстого. Не исключено, что Толстой с его аристократической деликатностью понимал: Иоанн Кронштадтский – слишком слабый, слишком уязвимый для него враг на поле публицистики. Но самое главное – Толстой никогда не ставил перед собой задачи уничтожения конкретных врагов: он всегда боролся со взглядами, а не с людьми.

Так или иначе, но у Толстого после 1905 года, были все возможности, чтобы публично ответить Кронштадтскому, и нетрудно догадаться, кто победил бы в этом словесном поединке. Он этого не сделал.

Было ли это свидетельством его силы или его слабости? Это не такой простой вопрос. Толстой повел себя по отношению к Кронштадтскому благородно, но и со слишком заметным и выразительным «барским» отношением. Для Толстого ввязаться в войну с Кронштадтским означало прежде всего признать его громадный авторитет в народе. Но и не только в народе. Поклонницей отца Иоанна была родная сестра писателя Мария Николаевна Толстая, монахиня Шамординской женской обители, возникшей по инициативе оптинского схимонаха Амвросия. Толстой трижды приезжал в Оптину и трижды встречался с Амвросием. Возможно, он не знал, что в Оптиной пустыни царил настоящий культ Иоанна Кронштадтского, но, конечно, узнал бы об этом, если бы занялся вопросом всерьез.

Именно нежелание Толстого серьезно относиться к Иоанну Кронштадтскому представляется признаком его слабости, а не силы. В этом вопросе он умыл руки, почти как Победоносцев в вопросе с ним самим. Он сделал «глухое ухо» и промолчал.