Святой сатана

– Ты, отец, там себе в голове не блажи! – проворчала старая баба Маня, поднимаясь с лавки. – Это совсем не то, о чем ты подумал!

– Так я, сударыня, ни о чем еще и не успел подумать! – улыбнулся Феона. – Экая ты сердитая!

– Поживешь с мое, станешь! – махнула рукой старуха. – Ну хватит, Машка, пошли, пора и честь знать.

Мария, все это время сидевшая на стуле как заговоренная, глубоко выдохнула и попыталась встать на ноги.

– ¡Santa María! Благородная донна! – раздался из «нужника» страдальческий голос Чурригеры. – ¡Un momento!

Но было уже поздно, обе женщины направились к выходу со всей поспешностью, на которую были способны. Расстроенный архитектор выскочил из своего загадочного строения в одних портках и сорочке, держа в руке большой лист бумаги.

– Всего пару эскизов! – умоляюще воздел он руки к небу, потрясая рисунком. – Могу ли я хотя бы рассчитывать на еще одну встречу?

– Там видно будет, – неопределенно пожала плечами баба Маня, стоя в дверях и пропуская вперед свою внучку, которая, учтиво поклонившись, вышла, так и не проронив ни слова.

– И как это прикажешь понимать? – спросил отец Феона, после небольшой паузы, переведя удивленный взгляд с закрытой входной двери на безмерно расстроенного испанца. – Может быть, у вас принято с утра, в присутствии знатных дам, рисовать картинки на ретираде[32], но у нас так не делают, а церковь осуждает безусловно!

– ¡Válgame Dios![33] – в отчаянии замотал головой дон Алонсо Турчанинов. – Вы неверно поняли, святой отец! В действиях моих не было ничего предосудительного! Я объяснюсь, если позволите?

– Изволь, любезный, – согласился Феона, – только прежде накинь на себя что-нибудь. Негоже человеку в Божьем доме исподним светить!

Дон Алонсо поспешно взял с лавки и надел на себя испачканный краской домашний халат, попутно подняв с пола итальянский карандаш[34] и, размахивая им, запальчиво произнес:

– То, что вы, отче, называете ретирадным местом, на самом деле является чудесным изобретением итальянца Джованни Батиста дела Порта и зовется камерой Обскура. Построена камера по чертежам из его книги «Натуральная магия». Я лишь слегка ее усовершенствовал. ¡Es un milagro![35]

Дон Алонсо ликовал, однако торжество в его глазах после беглого взгляда на безмолвных иноков уступило место сомнению.

– Скажите, отец, вы знакомы с наукой оптикой?

– Никоим образом, – улыбнулся Феона, – если не считать моих очков.

– ¡Claro![36] – кивнул испанец и, схватив Маврикия за рукав однорядки, решительно усадил послушника на стул, стоявший напротив камеры.

– ¡Hermano Mauricio, quédate aquí, por favor![37]

Растерянный Маврикий, тревожно ерзая на стуле, унылым голосом поинтересовался у наставника:

– Чего он хочет от меня, отче?

– Посиди, – пожал плечами Феона.

– Да-да, посиди, брат! – оскалился испанец и высокопарным жестом пригласил монаха внутрь камеры.

Изнутри помещение представляло собой небольшую темную комнату, места в которой едва хватало для двух человек. Посередине стояла подвижная деревянная рама с натянутым на нее полупрозрачным листом бумаги, а в стене напротив была проделана крохотная дыра, и свет, пробивавшийся из нее, высветлял на листе бумаги расплывчатое пятно.

– Вы, как ученый человек, легко все поймете, – донесся из мрака голос испанца. – Понимаете, отче, если в темном ящике проделать отверстие, то внутри, на противоположной стороне, образуется световое изображение освещенных предметов, находящихся перед отверстием, но будет оно перевернутым. Его размеры зависят от расстояния между отверстием и стенкой, на которой возникает изображение. Чем больше расстояние, тем большими будут изображаемые предметы. По совету Жерома Кардано я сделал заднюю стенку подвижной и вставил в отверстие линзу, добившись поразительного el efecto!

Дон Алонсо легко подвинул деревянную раму ближе к стене с отверстием, и отец Феона не удержался от удивленного восклицания, увидев, как на его глазах световое пятно на бумаге превращается в живого Маврикия, вверх тормашками сидящего на стуле посередине перевернутой комнаты испанского зодчего.

– Что там, отче? – донесся снаружи жалобный возглас послушника, истомленного неизвестностью.

– Игназио Данти предлагает крепить к камере зеркало, которое вторично переворачивает изображение, но, к сожалению, пока я не смог найти подходящее.

Дон Алонсо взял в руки итальянский карандаш и ловко быстрыми штрихами обрисовал проявленное на бумаге изображение послушника.

– ¡Excelente![38] – похвалил он себя.

– Впечатляет! – согласился монах, с интересом разглядывая нехитрое оборудование камеры Обскура. – Весьма полезная штука твоя конура! Сдается, нечто подобное видел я пять лет назад в Москве, только названия не знал.

Они вернулись в горницу к настороженно ожидавшему их послушнику.

– Держи, hermano!

Умиротворенный дон Алонсо протянул рисунок Маврикию.

– ¡Es un regalo! Подарок!

Маврикий с сомнением оглядел изображенное на листе бумаги, оставаясь совершенно безучастным к увиденному.