Святой сатана

– Скажи, отче, – спросил он у Феоны, – уместно ли богомазу писать не святых и апостолов, а простых смертных? Не богохульство ли это, и не грешники ли те, кто потворствует?

– Не ты первый, сын мой, – усмехнулся Феона. – Великий государь Иоанн Васильевич в прошлом вопрос этот Стоглавому собору задал.

– И что Стоглав?

На мгновенье Феона задумался, копаясь в своей безразмерной памяти.

– Ответ был таков: «От древних святых отец предание и от пре-словущих живописцев греческих и русских свидетельствуют и на святых иконах воображены и написаны не токмо цари и святители, и князи, и прочие народы многая множество всяческих чинов…», так что владей, Маврикий, и не сомневайся.

Феона дружески похлопал по плечу просветлевшего лицом послушника и повернулся к испанцу, изрядно озадаченному произошедшим между иноками разговором.

– Скажи, Афанасий, с камерой понятно, но почему Хлопова? В державе нашей женские парсуны писать не принято, за исключением царских жен и невест, притом не бывших, а настоящих. Кто заказал тебе парсуну?

В ответ испанец, суетливо обернувшись, перешел на полушепот.

– Это секрет, – сообщил он, доверительно моргнув, – но от вас, padre[39], у меня тайн нет! Два дня назад пришел ко мне незнакомец, одетый как знатный вельможа. Он заказал портрет и дал задаток золотыми червонцами, предупредив, чтобы держал язык за зубами!

– Как выглядел сей муж, расскажи?

Дон Алонсо задумался, прежде чем ответить.

– Крепкий, жилистый, поджарый, как гончий пес! Взгляд такой, будто дырку в тебе сверлит!

– Понятно. А что говорил?

– Да ничего особого, только предупредил не приукрашать портрет донны, а писать как есть, однако стороннику караваджизма[40] это условие кажется излишним.

Отец Феона присел на лавку у глухой стены горницы и задумался. Его молчание неожиданно затянулось несколько дольше времени, диктуемого приличиями. Чтобы как-то разрядить возникшую неловкость, дон Алонсо деликатно прокашлялся в кулак.

– Простите, отче, мою невнимательность! За все время я так и не сподобился осведомиться, какое дело привело вас ко мне. Что-то важное или простой визит вежливости?

– Да, – очнулся Феона от своих мыслей, хлопнув ладонями по коленям, – хотел спросить, хорошо ли ты знаешь своих работников?

– Не всех, конечно, – покачал головой зодчий, – разве всех упомнишь? Одни приходят, другие уходят!

– Ну а тех, кто на стене у Святых ворот?

– Этих знаю. Там сейчас плотники работают. Их всего четверо.

– А когда погиб лекарь Преториус, кто-нибудь из них оставался на стене?

– Трудно сказать, – нахмурился дон Алонсо, – насколько помню, была сиеста. Все по домам сидели. Плотники – местные, из Морозовицы. Только один из Устюга.

– Как звать?

– Кого?

– Ну того, из Устюга?

– Фамилию не знаю, а звать Яковом.

Отец Феона от напряжения прищурил глаза.

– Где он сейчас?

Зодчий в ответ только плечами пожал.

– Почем знать? Несколько дней пропадает. Сказывали, пьет где-то в городе.

Слова дона Алонсо почему-то успокоили монаха. Он расслабился и задал следующий вопрос.

– Скажи, Афанасий, как сей баламут выглядит?

Испанец пожал плечами, не понимая, к чему все эти вопросы.

– Выглядит он, отче, как неблагодарная свинья! Толстый, лысый и хромой!

– Понятно, – улыбнулся Феона, – тогда ответь мне на последний вопрос, не заметил ли ты в тот день что-либо подозрительное?

Дон Алонсо задумался.

– Не знаю, – неуверенно произнес он, припоминая, – разве что с утра подъехал к монастырю крытый возок городского головы и стоял до самой сиесты, а потом исчез незаметно…

Возвратившись в келью, отец Феона надолго задумался, разбирая в уме детали разговора с испанцем. Наконец, приняв решение, подозвал Маврикия, успевшего к тому времени задремать в сенях. Глядя на заспанное лицо юноши, Феона спросил с легким сомнением:

– Ты все запомнил, сын мой?

– Все, отче!

– Вот и славно! Завтра поедешь в Устюг помогать отцу Никифору в торговой лавке, а заодно найдешь мне этого плотника. Только на этот раз постарайся быть осторожней, если уж не можешь быть хитрее!

Глава тринадцатая

На Руси спешить никогда не любили. Скоро хорошо не родится. А надо, чтобы хорошо! Потому осмысленность и вдумчивость в делах считались непременным условием получения лучшего из возможного. Ну, если, конечно, этому обстоятельству ничего не мешало!

Едва отстояв утреннюю службу в Троицком соборе, шел Богдан Матвеевич Глебов в монастырскую аптеку – взять для себя любое средство от зубной боли, которым его еще не пользовали сколь не расторопные, столь и невежественные слуги. Веред разнес щеку, скрыв левый глаз за огромной опухолью, адская боль не давала уснуть до рассвета. И длилось это не день и не два, а с тех пор, как обоз дознавателей вместо Нижнего Новгорода повернул к Великому Устюгу. Измученный царский ясельничий выглядел мрачнее собственной тени, под стать было и расположение духа.

– Государь мой! Что же мимо идешь и не здравствуешь старого инока в святой обители? – услышал он за спиной скрипучий голос.

Старец Иов стоял посередине монастырского двора, опершись всем телом на суковатую клюку и насмешливо взирал на хворого вельможу.