Святослав, князь-ратоборец

Это был страшный день для Игоря, его воевод и всех тех, кто стоял под княжеским стягом на берегу моря. Тяжёлая конница Империи лавиной накатывалась на боевые порядки русов, с разгону вламывалась в их ряды, ломая стену из щитов, стремясь развалить и прорвать монолитный строй. Закованные в железо по самую макушку, клибанарии гвоздили налево и направо тяжёлыми палицами и боевыми топорами, раскалывали щиты, разбивали на куски шлемы, дробили доспехи, ломали кости. Их громадные кони, также закованные в доспехи, ударами копыт сбивали дружинников с ног, втаптывали упавших в залитый кровью песок, врезаясь в ряды, рушили боевой порядок. Катафракты длинными пиками пронзали сразу по нескольку человек, а многие, изломав в рукопашной длинные копья, потянули из ножен мечи и, разогнав коней, буквально влетали в передние ряды, поражая врагов. «Стена щитов» гнулась и трещала под этим страшным натиском. Тут и там возникали в ней прорехи, куда устремлялись вражеские наездники, но воеводы бросались в эти опасные места, восстанавливали порядок, и снова строй русов стоял несокрушимо. Отступая, русы приблизились к самому берегу, где стояли ладьи, и град стрел с них сразу же накрыл византийцев – наступление вновь захлебнулось.

Критический момент наступил, когда Панфир послал в бой отдохнувшую пехоту, а Варда Фока лично возглавил атаку кавалерии – русы дрогнули и стали пятиться к берегу, из последних сил держа строй, понимая, что если он рухнет, то всё будет кончено и все они так и останутся лежать на этом залитом кровью берегу. Понял это и Игорь, а потому спрыгнул с коня, взял у оруженосца двуручный боевой топор и пошёл в первую шеренгу бойцов, в самую гущу боя. В этот решающий миг князь бросил на чашу весов последнее, что только мог, – личное мужество, поскольку никаких свежих войск под рукой у него не оставалось. Стоя в первой шеренге, Игорь тяжёлым топором крушил ромеев, страшными ударами рассекал панцири клибанариев, вышибал из сёдел катафрактов, которые с грохотом валились на землю, беспомощно барахтаясь в песке, поскольку не имели силы подняться самостоятельно. На победу Игорь уже не надеялся, единственной надеждой оставалось продержаться до темноты, а там погрузиться на суда и уйти на Русь, но для этого надо было выстоять до ночи под непрекращающимся потоком вражеских атак. И это ему удалось – варяги и гридни воспрянули духом, увидев в первом ряду своего князя, вновь сомкнули ряды и отбросили греков.

Яростные бои продолжались до вечера, стратеги вновь и вновь кидали в атаки панцирную конницу, пытаясь сбросить русов в море, но уже становилось ясно, что северяне устояли, невзирая на страшные потери. Желая прекратить ставшее бессмысленным кровопролитие, а также сберечь свои отборные войска для завтрашнего боя, Панфир велел трубить отступление. Тяжёлая византийская конница, выходя из боя, еле-еле передвигала ноги – доспехи катафрактов и клибанариев были иссечены мечами и топорами, а сами всадники болтались в сёдлах как безвольные куклы. Их боевые кони, измотанные беспрерывными атаками под палящими лучами солнца, с трудом тащили закованных в доспехи хозяев, которые жарились в своих панцирях, словно в печках. Армия ромеев, подобно гигантской змее, уползала в свой лагерь, не имея больше сил продолжать сражение. Русы ушли к ладьям, и битва стихла, багровое солнце стремительно катилось за линию горизонта, и вскоре наступившая ночь накрыла заваленное тысячами изрубленных и растоптанных тел побережье.

* * *

Сразу после боя Игорь собрал военный совет – несмотря на то, что русам в этот день удалось устоять, князь не обольщался и прекрасно понимал, что второй такой битвы его рать просто не выдержит. Потери были страшные, ещё больше было раненых, и все осознавали, что выход только один – грузиться на ладьи и уходить на Русь. Времени было в обрез, надо было не только подготовиться к отплытию, но и проводить в последний путь павших воинов, чьи тела уже сносили на берег – благо после такой сечи многие ладьи стояли пустые, и по приказу князя туда складывали погибших. Из византийского лагеря было видно, как чёрное ночное небо озаряет пламя погребальных костров, на которых русы жгли тела своих товарищей, и многим ромеям становилось не по себе, когда они начинали думать о завтрашнем дне.

Похороны знатного руса. Худ. Г. Семирадский.